Уильям Голдинг - Повелитель мух

— Костер… иначе не спастись… — шепнул ему Хрюшка.

— Кто вступает в мое племя?

— Я.

— И я.

— Я тоже.

— Я затрублю в рог, — задыхаясь, сказал Ральф, — и созову собрание.

— А мы его здесь не услышим.

Хрюшка тронул Ральфа за руку.

— Уйдем. Тут до беды недалеко. А мяса мы поели.

За лесом вспыхнул ослепительный свет, и грохнуло так, что какой-то малыш громко заплакал.

По земле застучали тяжелые капли.

— Будет буря, — сказал Ральф. — Польет такой же дождь, как в ту ночь, когда мы здесь очутились. Ну, кто из нас умник? Где ваши хижины? Что вы делать-то будете?

Охотники тревожно смотрели на небо, поеживаясь под редкими каплями. Волна беспокойства колыхнула толпу, и поднялась суматоха. Вспышки молний становились все ярче, удары грома — почти невыносимыми. В толпе с ревом сновали малыши. Джек спрыгнул на песок.

— Наш танец! За мной! Живо!

Спотыкаясь, он побежал по плотному песку к каменной площадке, где был костер. Между вспышками молний наступала сплошная тьма, полная ужаса; и мальчики с криками кинулись за Джеком. Роджер стал изображать свинью, хрюкая и наскакивая на Джека, а тот уворачивался. Охотники схватили свои копья, повара — вертела, остальные — обгорелые палки из костра. Образовался движущийся круг, и грянул хор. В то время как Роджер изображал объятую ужасом свинью, снаружи круга, подпрыгивая, бегали малыши. Угроза неба толкала Хрюшку и Ральфа раствориться в этом обезумевшем, но сулящем какую-то защиту сборище. Они были рады хотя бы коснуться стены коричневых спин, отгораживающей от страха.

— Убей зверя! Перережь глотку! Выпусти кровь!

Вращение стало размеренным, а пение утратило первоначальную нервозность и сделалось ритмичным, как биение пульса. Роджер снова превратился из свиньи и охотника, и в центре круга образовалась зияющая пустота. Несколько малышей составили свой хоровод; хороводы возникали один за другим, будто спасение было в том, чтобы их стало как можно больше. Это бился и пульсировал единый организм.

Черноту неба рассек бело-голубой шрам. И тут же ударил гром, как гигантский бич. Хор, словно в агонии, взметнулся на тон выше:

— Убей зверя! Перережь глотку! Выпусти кровь!

Из бездны ужаса поднялось другое чувство — страстное, горячее, слепое.

— Убей зверя! Перережь глотку! Выпусти кровь!

Бело-голубой шрам снова разодрал небо, и на землю обрушился ослепительный взрыв. С опушки, визжа, бежали малыши, и один из них, охваченный ужасом, ворвался в круг больших.

— Там зверь!

Круг распался подковой. Из леса выползло какое-то существо. Оно приближалось — неопределенное, смутное. Его встретил вопль, пронзительный как крик боли. Зверь, спотыкаясь, вошел в разомкнутый круг.

— Убей зверя! Перережь глотку! Выпусти кровь!

Бело-голубой шрам не сходил с неба, грохот был невыносим. Саймон что-то кричал про мертвеца на горе.

— Убей зверя! Перережь глотку! Выпусти кровь!

Палки разом опустились, и пасть круга с хрустом сомкнулась. Окруженный зверь стоял на коленях, прикрывая лицо руками. Он еще кричал о каком-то мертвеце на горе, но его голос тонул в оглушительном шуме. Разорвав круг, зверь, отпрянув в сторону, свалился со скалы на песок. И в тот же миг толпа ринулась следом, скатилась со скалы, навалилась на зверя и, визжа, била, кусала, рвала. Не было больше слов, а лишь вой и терзающие зубы и ногти.

Разверзлось небо, и дождь хлынул, как водопад. Вода потоками обрушивалась с вершины горы, срывала с деревьев листья и ветки, холодным душем изливалась на груду тел, копошившуюся на песке. И груда распалась, фигурки поднимались и брели прочь. Только зверь остался лежать на песке в нескольких шагах от моря. Даже под дождем было видно, какой это был маленький зверь; и кровь его уже пятнала песок.

Могучий ветер перекосил струи дождя, каскадами стряхивая воду с деревьев. На вершине горы парашют расправился и двинулся с места; мертвый летчик заскользил, поднялся на ноги, повернулся и, раскачиваясь, полетел вниз сквозь толщу дождя, страшными ногами зашагал по верхушкам деревьев; падая все ниже, он появился над затопленным пляжем, и дети с визгом разбежались в ночной тьме. А парашют повлек его дальше, бороздя воды лагуны, и вывалил за рифом в открытое море.

К полуночи дождь кончился, тучи ушли, и в небе снова зажглись неправдоподобно яркие светильники звезд. Улегся ветер, и наступила полная тишина, если не считать журчания струй дождевой воды по расщелинам и трещинам в камнях, с листка на листок стекавшей на коричневую землю. Воздух был прохладен, влажен и чист; вскоре смолкла и вода. Зверь лежал на бледном песке, по которому дюйм за дюймом растекались пятна крови.

Линия берега превратилась в фосфоресцирующую полоску, которая ежеминутно продвигалась вперед вместе с могучим приливом. В чистой воде отражалось чистое небо, исчерченное угловатыми узорами созвездий. Фосфоресцирующая линия выгибалась, окружая крупинки песка и маленькие камешки; на мгновение они оказывались на виду, затем прилив вдруг поглощал их с беззвучным вздохом и захватывал новый участок песка.

Кромка продвигающейся воды кишела странными крошечными существами с сияющими в лунном свете телами и горящими точками глаз. Вода разливалась над иссеченным песком, скрывая все неровности серебряной гладью. Кромка воды коснулась первого пятна, растекавшегося из-под растерзанного тела, и у края этого пятна возникло неровное сияние скопившихся там крошечных существ. Вода еще немного продвинулась и убрала грубые космы Саймона жемчужным сиянием. Линия щеки засеребрилась, а изгиб плеча стал будто высеченным из мрамора. Огненноглазые существа, оставляя за собой крошечные завитки светоносных следов, занялись чем-то вокруг его головы. Его тело чуть всплыло, и изо рта с сырым хлопком вырвался пузырь воздуха. Затем тело Саймона мягко перевернулось на спину.

Скрытые где-то за темным изгибом мира, солнце и луна своим притяжением задерживали, слегка вспучивая пленку воды над неуклонно вращающейся твердью планеты. Огромная волна прилива шла вдоль острова, и вода поднялась еще выше. И под неизменными созвездиями, обведенное светящейся каймой из суетливых маленьких существ, мертвое тело Саймона плавно двинулось в открытое море.

Хрюшка пристально следил за приближающейся фигурой. Теперь он иногда замечал, что видит яснее, когда приставляет единственную линзу к другому глазу; но Ральф, каким бы глазом его ни рассматривать, даже и после того, что случилось, все-таки остался Ральфом. Он вышел из-за кокосовых пальм, прихрамывая, весь грязный; в желтой копне его волос застряли сухие листья. Щека распухла, глаз заплыл и превратился в щелочку. Приостановившись, Ральф посмотрел в ту сторону, где была площадка для собраний.