Марек Малятынский - В тени Канченджанги

В базовый лагерь мы прибыли около семи часов. Я, как всегда, заскочил на кухню: Джепа разжигал керосиновую плитку, а Таши, присев на корточки возле толки, улыбнулся мне, поднялся и спросил:

— Sahb, tea? With sugar? (Саиб, чаю? С сахаром?) — Он уже изучил мои привычки.

Вечером мы сошлись за ужином, который шерпы приготовили под руководством Большого. Мы ели молча. Повара, видя нашу подавленность, тактично ретировались. Все, кроме меня и Весека, уже разбрелись, когда приплелся закутанный в куртку офицер связи. Ему явно недоставало компании.

— Troubles? (Трудности?) — поинтересовался он.

— Да, сложности с преодолением барьера сераков возле перевала. — Я не склонен был к пространным объяснениям.

Меня стала бить дрожь от холода, глаза болели от солнца.

Пора, было отправляться спать. Когда я поднимался со скамьи, он спросил:

— What's your name, mister? (Как вас зовут?)

— Марек Малятынский.

— Ма… рек, — повторил он по складам. — My name is Bir Bahadur Jondzun (А я — Бир Богадур Джондзун).

Я отправился в палатку. Почувствовать согревающее тепло спального мешка, а потом заснуть и забыть обо всем!

— Сколько у нас еще верёвок? — в темноте спросил меня Вальдек.

— Вероятно, около десятка, в основном для спуска.

— Мы должны соорудить из них лестницу.

Весь следующий день мы провели на базе. Измученные вчерашними усилиями и простуженные, мы слонялись между палаткой и кухней, заполняя избыток времени едой. Погода как бы в насмешку стояла великолепная, небо было безоблачное. Наша гора ободряюще сияла на солнце, со склона взметало большие плюмажи снега. Все это было словно вы зов судьбы. Только бы и идти туда! Но нас это не воодушевляло — нас ничто уже не интересовало. Каждый был занят своими делами и мыслями. Даже Вальдек больше не вспоминал про лестницу. Воцарилась атмосфера явной депрессии, мы переговаривались друг с другом вполголоса, а встречались все вместе только за трапезой да когда мылись около полудня.

Рубинек еще до этого соорудил великолепную мыльню. Ниже кухни на возвышении он поставил большую железную бочку с отверстием на дне, которое затыкалось деревяшкой. В полдень бочка нагревалась так, что вода в ней становилась горячей.

После мытья Соболь залез в палатку. Юзек строчил письмо домой. Вальдек копался в каких-то данных, что-то подсчитывая в своем блокноте. Весек и я занялись починкой и штопкой одежды. По лагерю разносился только исполненный солидности голос Большого, который снова наставлял поваров. После обеда мы принялись за чтение. «Эссе» А. Камю, которые Эва вручила мне накануне отъезда на площади Дефилад, я, к сожалению, забыл в «фиате», «Непал, старое и новое» В. Гелжинского я прочитал уже, пожалуй, дважды. Да, впрочем, мне хотелось перенестись в совершенно иной мир, нежели долина Катманду или Терая. К счастью, в соседней палатке я обнаружил «Автопамфлет» Я. Герхарда и, прихватив со склада банку подсоленных орешков, скоротал таким образом полуденные часы. Перед ужином я направился к радиотелефону.

— Алло, лагерь два, лагерь два, говорит база! Как меня слышите? Прием!

— Это лагерь два. Слышу тебя хорошо, — захрипел в микрофон Войтек.

— Что у вас? Как самочувствие?

— Мы нащупали обход вашей трещины и по сбросам поднялись на сто метров выше. Здесь нам преградила путь новая трещина. Над ней — японская лестница. Пожалуй, следует до нее добраться. Но как, мы пока не знаем. Самочувствие у нас неважное. Петра беспокоит горло. Марека Рогальского замучил кашель.

Значит, и им не везет. Я испытал нечто вроде недостойного удовлетворения, вспоминая их вчерашние кислые мины, когда мы вернулись ни с чем, но тотчас же устыдился этого, и тем большая тоска охватила меня. А ведь дело обстояло значительно лучше, чем мы уразумели из этого разговора. До перевала они тоже не добрались, но…

Через несколько дней Петр рассказывал:

«Налегке, почти без снаряжения, мы отправились вчетвером: Марек Рогальский и я, несколько позже — Войтек и Рубинек. Шел уже десятый час. Мы карабкались вверх по вашим уже заметенным снегом следам без особых надежд, но… нам хотелось увидеть все это вблизи. С того места, откуда ваши следы устремлялись резко вверх, мы направились вправо. Погода выдалась хорошая, горло мне не досаждало, поэтому я длительное время пробивал дорогу, следуя в связке с Мареком. Снежный склон по направлению к Белой Волне становился все круче, я даже начал опасаться какой-нибудь лавины.

Несколькими сотнями метров далее вправо, прямо над головой, я заметил японскую вешку, а еще выше — верёвочные перила. Наверное, те, что видели и вы. Следовательно, японцы шли этим же путем! Мы стояли, раздумывая, что предпринять, когда нас догнала вторая группа. Я предложил подниматься, преодолевая скрытые трещины и мосты, к свисающим сверху верёвкам. Но Войтек авторитет но заявил, что отсюда переть вверх бессмысленно, надо попытаться дальше, правее.

И они с Рубинеком вышли в ведущие. Дорога определилась сама собой — на снежный сброс под громадный серак, а отсюда можно было направляться вверх, левее, по крутой ледовой впадине либо по-прежнему траверсом вправо. Склон там, однако, становился все круче. Мы двинулись кулуаром.

Повалил снег, мгла сгустилась, и невозможно было разобрать, правильно ли мы идем. Мы снова отстали, Войтек несся галопом, как это с ним случается, не оглядываясь на нас. По длинному сбросу мы взяли резко влево, а потом по крутому откосу вверх и… Факт остается фактом — мы оказались на снежной терраске под сераком, там, где позже установили «рондо». Несколькими десятками метров выше свисали очередные японские верёвочные перила. Только путь к ним опять преграждала трещина. С прошлого года тут, похоже, все изменилось: трещина увеличилась и стала непреодолимой. Мы рассчитывали обойти серак справа, со стороны Белой Волны, однако там оказалось слишком круто. Мы повертелись еще немного, но уже было поздно, снегопад продолжался, донимал холод. Пришлось возвращаться.

Шимек и Анджей тоже отправились утром вслед за нами, захватив снаряжение и продукты, но, гм… были, кажется, не в форме, а кроме того, не знали, верный ли мы избрали путь, поэтому донесли поклажу до вашего склада и там оставили. Пентковский и Гардас вышли еще позже и свой груз просто бросили в снег неподалеку от «двойки». Мацек… Ну, он все еще не акклиматизировался, а Гардас уже тогда начал жаловаться на сердце. Однако мы все заночевали в «двойке», только шерпы спустились на базу».

А вот как об этом вспоминал Шимек:

«Все происходило совсем не так. Я отправился вместе с Доктором поздно, когда группа Петра возвратилась в «двойку». Мы собрались в вечерний поход и двинулись после захода солнца. Днем снег такой рыхлый, что совсем скисаешь от сырости. А вечером, когда прихватит мороз, идти легче, видишь при лунном свете тоже по-другому. Но наш переход оказался не таким идиллическим, каким я его воображал. Поднялся ветер, взметая снег, который бил в лицо, склоны обледенели и казались еще круче, так что искренне вам признаюсь, мне было не по себе. Мы прошли меньше, чем намеревались: добрались до склада Вальдека и устроили рядом еще один, выкопав яму в фирновом снегу».