Люциан Воляновский - Жара и лихорадка

Ранним утром монахи отправляются в город за мисочкой риса: они едят лишь два раза в день, а после полудня могут только пить. Одно удовольствие смотреть на них по вечерам, когда они рассаживаются где-нибудь под деревьями и прямо из бутылочек медленно потягивают холодную пепси-колу.

Вся их жизнь — это самоограничение. Восьмиступенчатая лестница, которая ведет буддийских монахов к нирване, накладывает на них ряд обязательств.

В провинции Сарапей к небу возносится Ват Пхра

Норн Нонг Пунг, или Святыня Лежащего Будды Жужжащих болот. Она обнесена священными стенами. Золотая статуя улыбается загадочной улыбкой. Но почитатели Будды редко улыбались своей судьбе: с наступлением сумерек они ничего не слышали, кроме комаров.

Когда комар, кусая, заражает и убивает человека, его не мучают угрызения совести. Но человеку в буддийской стране нельзя убить никакое божье создание, в том числе и комара. Таково учение Будды. Можно ли склонить людей нарушить законы религии, которую они исповедуют? Не лучше ли найти общий язык с древней верой, а не противоречить ей? Только в этом случае и можно рассчитывать на успех акции по массовому уничтожению комаров.

В одно прекрасное утро главному настоятелю монастырей, человеку прогрессивному, понимавшему нужды народа, представили незнакомца, который прибыл из дальних стран. Это был его единоверец, доктор Самбасивана. Их беседа длилась несколько часов. За все время они съели лишь по одной мисочке риса… Прощаясь, гость сказал, что прибудет за ответом.

Настоятель закрылся в келье, молился, просил Будду наставить его. Он искал ответа в собственных знаниях и мучился сомнениями.

Шли дни, кадили светильники перед алтарем Будды Жужжащих болот, монахи с мисочками ходили по городу, а настоятель все еще думал.

Через несколько недель перед монастырскими воротами снова остановилась машина. С бьющимся сердцем индийский врач выслушал ответ, который звучал как приговор комарам.

— Сын мой, — начал настоятель, когда они, обменявшись приветствиями, встали на колени, смерть, которую ожидает всякое божье создание, причиняет разные степени страданий. Я понимаю, что человек, годами страдающий от малярии, мучается больше, чем насекомое, гибнущее от химикатов мгновенно. Я утверждаю, что убийство любого живого существа, в том числе и комара, — великий грех, но, по моему разумению, убийство комара — грех, которому можно найти оправдание. Чем я оправдываю его убийство? А тем, что знаю: уничтожение комара приведет не только к уменьшению страданий мужчин, женщин и детей, но и к сохранению им жизни.

Врач низко склонился в благодарственном поклоне.

— Ты знаешь также, сын мой, — продолжал настоятель, — что мы, буддисты, отвечаем только за собственные поступки на земле, но не можем отвечать за поступки других. Вдумайся в то, что я сейчас скажу: человек, идущий тропою Будды, может воздержаться сам от убийства комара, но никогда не станет обременять свою совесть поступком, совершенным другими. Вот мое слово.

Высокое духовное лицо само благословило врачей-маляриологов, иноверцев.

Настоятель не занял позицию пассивного созерцателя, а призвал всех монахов и священников к сотрудничеству. Он широко открыл ворота священных стен. На глазах собравшейся толпы санитары тщательно опрыскивали бесценную статую Будды. Это было воспринято как молчаливое согласие на полное уничтожение комаров, а не только желание уберечь от них великое произведение искусства.

Самый темный крестьянин понял, что, если «люди с белым порошком» имеют право входить в места, дорогие сердцу самого Будды, перед ними нельзя закрывать двери в свои дома, а это как раз те дома, которые стоят на краю болот, т. е. там, где жужжат комары…

Более того, настоятель приказал отдать храмы под временные медицинские пункты, чтобы врачи осматривали жителей не под открытым небом и не в тесноте домишек. Загадочно улыбаясь, Будда поглядывал на ребятишек, пришедших со старостой…

Группа врачей и санитаров проработала в провинции Серапей два года; все это время они искали больных, лечили их и уничтожали комаров. Жужжание над болотами прекратилось.

В Хингмаи тысячи людей прошли по улицам в благодарственной процессии. Впереди шли пританцовывая красивые придворные танцовщицы, с вплетенными в полосы живыми цветами и надетыми на пальцы конусообразными пластинками из золота.

Языком танца, без слов, а лишь изящными движениями своих стройных тел они поведали людям, как победили комара, убивавшего свободный народ таи. Их танец рассказывал о горе, о надежде, о радости, которая ждет теперь людей.

Вслед за танцовщицами сотни правоверных тащили огромную ритуальную колесницу «бусабок», и, дойдя до священных ворот, они подкатили ее к подножию Будды, где стоял главный настоятель монастырей в окружении монахов в оранжевых одеяниях…

— В нашей работе, — сказал мне однажды знакомый маляриолог, — есть такие минуты безграничного удовлетворения, ради которых стоит работать в любых, самых трудных условиях…

В один прекрасный день в Нью-Дели из Кабула прибыл директор службы здоровья доктор А. Р. Хакими, который по поручению афганского правительства вручил региональному штабу ВОЗ для Юго-Восточной Азии шесть изумительных по красоте афганских ковров.

На первый взгляд эти произведения старинного искусства не имеют никакого отношения ни к комарам, ни к малярии.

Но вот что сказал доктор Хакими:

— В нашей стране существует определенная связь между этими коврами и развитием службы здоровья. Не так давно у нас бытовала такая пословица: «Если хочешь умереть, поезжай в Кундуз…» (там свирепствовала малярия). В последние годы благодаря Всемирной организации здравоохранения мы избавили Кундуз от малярии, и сейчас этот район — один из наиболее производительных в стране: здесь сеют пшеницу, выращивают хлопок, сахарный тростник. Ликвидация малярии позволила нам заняться каракулеводством. Получение различных видов шерсти повлекло за собой увеличение производства ковров. Но самое главное заключается в том, что сегодняшние ковры намного красивее прежних, потому что малярия больше не отнимает силы у наших ткачей и не глушит их творческую фантазию…

В нашем путешествии по Азии мы, кажется, чересчур удалились от священной горы Кинабалу, к которой отправляются муруты после смерти.

Мы ночуем в Апин-Апин. При лунном свете Кинабалу встает во всем своем великолепии, и становится понятным, почему с ней связано так много легенд. Дожди, которые в этом году начались на месяц раньше, захватили нас врасплох и до некоторой степени смешали все планы работ антималярийных бригад. Вырубленные в джунглях тропинки превратились в месиво. Машины с четырьмя ведущими колесами буквально «плывут» по такому вязкому болоту.