Бенгт Даниельссон - Позабытые острова

— Да здравствует отечество!

До сих пор не знаю, что он подразумевал: Францию или же дикую, каннибальскую отчизну своих предков…

Рано утром — это было через несколько дней после праздника — меня разбудил художник. Я сел на кровати, а он все продолжал трясти меня, крича:

— Она здесь, она здесь!

— Кто? Хакапау, твоя любовь?

Он помрачнел.

— Не будь таким злым, знаешь ведь, что она, слава богу, осталась на Фату-Хиве.

— Значит, какая-нибудь новая любовь? Ты такой прыткий, за тобой не поспеть.

— Бессовестный. Я говорю про мадам Гоген!

— Мадам Гоген?

— Ну да! Точнее, дочь Поля Гогена. Она замужем за маркизцем и у нее, конечно, местное имя. Но она все равно дочь Великого Мастера.

(Честное слово, мне послышались в последних словах, заглавные буквы!)

Я принял душ, оделся и стал прибирать в комнате. Художник был возмущен моей медлительностью и все время торопил меня. Наконец не выдержал и чуть не силой потащил во двор.

На крыльце, нанизывая на нитку цветы тиаре, сидела женщина лет пятидесяти с длинными черными волосами. Очень полная, неуклюжая, пораженная тяжелой формой элефантиаза… Ее ноги были вдвое толще нормального. Руки тоже опухли. Женщина улыбалась.

— Здравствуй, — сказал я, — меня зовут Пенетито. А тебя?

— Тауа Тикаомата. Мою мать звали Ваеохо, отца Коке́.

Коке́ — так маркизцы выговаривают «Гоген». Видимо, Тауа уже привыкла к тому, что ее происхождение ценный козырь. Она продолжала:

— Коке́ был Эната-папаи-хохоа — «человек, который рисует картины». У тебя есть закурить?

Мой друг поспешил дать ей сигарету. Она жадно затянулась и снова принялась нанизывать цветы.

— Где ты живешь? — спросил я.

— В Хекеани, это на побережье, недалеко отсюда.

— А почему не пришла сюда раньше? Праздник уже кончился.

— Я не знала, какой день. Нас в Хекеани только две семьи. Церкви нет, и некому следить за числами.

— Ты мало что потеряла. Еще праздники будут.

— Конечно. У тебя есть что-нибудь выпить?

Видно, любовь к вину — единственное, что она унаследовала от своего знаменитого отца… Мы вручили ей бутылку вина и поблагодарили за интервью. Ничего интересного Тауа не могла сообщить. Все подтверждали, что она дочь Гогена, но ей был всего один год, когда он умер.

Может быть, в Атуано есть другие, знавшие Гогена? Он скончался пятьдесят лет назад, следовательно, местные старики в молодости встречались с ним. Атуана была тогда маленькой деревушкой, все знали друг друга. И мы решили пройтись по «столице», поискать человека, который мог бы нам что-нибудь рассказать.

Но средняя продолжительность жизни на Маркизских островах не велика, мы в этом наглядно убедились: на триста с лишним жителей Атуаны было всего около десяти старше шестидесяти пяти лет (то есть таких, которым было больше пятнадцати, когда Гоген прибыл на остров). К тому же большинство стариков и старух то ли совершенно одряхлели, то ли просто не желали иметь с нами дела — они только тупо таращили на нас глаза и бормотали что-то бессвязное. Лишь худая женщина по имени Апоро Кехи оказалась несколько приветливее и заявила, что хорошо помнит «мсье Коке́». Она ходила к нему на «праздники» и, судя по ее громкому смеху, отменно повеселилась в ту пору. Поразмыслив, она вспомнила, что у «мсье Коке́» висело на стенах много «неприличных картинок», а в комнате стояло пианино (у него действительно был орга̀н), на котором он играл.

Н-да, не густо… Мы уже готовы были сдаться, но когда прощались с Апоро Кехи, она вдруг посоветовала:

— Если хотите узнать что-нибудь про мьсе Коке́, пойдите к епископу. Он его знал.

А что в самом деле! Епископ, который принимал Гогена в Атуане, умер несколькими годами позже художника, но возможно, что нынешний владыка тогда уже был на острове в качестве молодого миссионера. И мы тотчас отправились в миссию.

Его преосвященство монсеньер Лe Кадр принял нас в большом зале епископского дома, сидя подле стены, на которой висели карты Маркизского архипелага. Румяный гном очень любезно расспросил о наших впечатлениях и планах, затем поднялся и из красивого резного шкафа достал бутылку и три огромных бокала.

— Разрешите предложить вам старое церковное вино. Химически чистое, вам, наверно, понравится.

Он налил полные бокалы, мы торжественно пригубили. Не знаю, что монсеньер понимал под выражением «химически чистое», но я тотчас ощутил тепло во всем теле. Мы продолжали беседовать о том, о сем; наконец, когда все хорошенько согрелись, я решил, что настало время задать свой вопрос.

— Простите, монсеньер, вы сами встречали когда-нибудь Поля Гогена?

Епископ погладил длинную седую бороду и иронически взглянул на меня.

— Поля Гогена? Вы подразумеваете бесноватого художника? Да уж, я его знал. В первый раз, когда мы познакомились, он сидел на том самом стуле, на котором сейчас сидите вы. Здешние миссионеры отличаются долголетием. За сто лет я — четвертый епископ. Гоген только что прибыл в Атуану и пришел в миссию спросить, нельзя ли купить участок. Епископ, мой предшественник, был в отъезде, и посетителей принимал я. Я объяснил мсье Гогену, что только епископ может решить такой вопрос, придется ждать его возвращения. Мы разговаривали долго, но у нас были различные взгляды и беседа получилась довольно сдержанная.

Епископ снова наполнил бокалы (мы с художником успели выпить только половину) и продолжал:

— Откровенно говоря, мсье Гоген был довольно беспардонный тип, и его образ жизни не назовешь… э-э-э… безупречным. В такой маленькой деревне, как Атуана, все белые на виду, и поведение одного человека способно нанести большой вред деятельности миссии. Поэтому мы не рады чужакам, которых нельзя назвать во всех отношениях безупречными. (Мне показалось, что он пристально смотрит на моего друга.)

— Епископ пошел ему навстречу, продал участок земли, принадлежавший миссии. Но дело кончилось плохо. В доме Гогена собиралась молодежь, шли бесконечные оргии.

— А после вы с ним больше не встречались? — спросил я.

— Нет. не приходилось. И другие члены миссии тоже не соприкасались с ним. Наши идеалы были несовместимы. Он умер, не испросив отпущения грехов. Его кончина была такой же удручающей, как вся его жизнь. Многое говорит за то, что он покончил самоубийством.

— Самоубийством? — удивился я. — Вы первый человек, от кого я слышу такое предположение!

— Возможно. Во всяком случае, рядом с его телом нашли пузырек из-под яда. Правда, он часто делал себе вливания, чтобы смягчить боль — у него была повреждена нога. Быть может, нечаянно принял слишком большую дозу яда. Кто знает? Пусть покоится в мире. Лучше, чтобы он оставался в забвении.