Игорь Зотиков - Пикник на Аппалачской тропе

Город Бостон. Америка. Вторая половина дня. Официальный парад из нескольких десятков солдат в разных старинных одеждах уже прошел. Это были мужчины в треуголках времен Фенимора Купера, и знаменитые «три барабанщика» времен революции отбивали дробь. Чувства толпы были такие же, какие и у нас, если бы парад состоял из эскадронов гусар или конников Первой Конной. Как-то быстро все кончилось, а потом на ступеньках местного капитолий остались молодые люди с листовками, призывающими к борьбе за счастливое будущее против существующего режима Америки, и начался резкий обмен репликами с какими-то старыми людьми. Раздались взаимные упреки. Послышались слова: «Вьетнам», «агрессия»… Как-то машинально я покинул капитолий. Неподалеку стояла моя машина, и я пошел, повинуясь лишь едва заметному наклону поверхности, полагая, что этот уклон выведет меня к воде, может быть, к заливу. Шел вниз под уклон, следуя правилу, которому однажды, много лет назад, научил меня мой друг — Володя, один из ветеранов войны с фашистской Германией.

На одной вечеринке его спросили: «Володя, ты провоевал всю войну. Какой самый страшный эпизод у тебя в войне был?»

И он рассказал следующее. Дело было в Вене. Они много дней подряд были перед этим в наступлении. И вот бесконечная вереница автомобилей, пехоты, пушек, походных радиостанций, кухонь, слившихся в одну бесконечную колонну, очень медленно двигалась вперед. Проехали метров сто — пятнадцать минут вынужденной стоянки, потом опять движение куда-то вперед. Основная задача была выйти к Дунаю, перейти по мостам на другую сторону и двигаться дальше. Как только возникала очередная пробка, водитель и тот, кто был с ним в кабине, тут же засыпали и спали до тех пор, пока не слышались впереди шум от заводимых двигателей, крики команд. Тогда и они заводили мотор, давая сигнал для тех, кто был сзади. Так и двигалась вся колонна. Володя к тому времени был уже лейтенантом, командиром походной передвижной радиостанции. С ней-то он и ехал рядом с водителем в тот раз. Их Машина вплотную уткнулась в остановившийся впереди грузовик, и они мгновенно уснули. А когда Володя от какого-то внутреннего толчка открыл глаза, то перед собой ничего не увидел. То есть он увидел чужую, незнакомую, абсолютно пустую улицу в предутреннем, чуть начинающем брезжить свете.

Все! Наступающая армия, которая шла перед ним, исчезла! Что за наваждение? Он осторожно открыл дверцу, вылез на брусчатку мостовой, огляделся. Сзади, уткнувшись носом в Володину радиостанцию, стояла одна машина, за ней вторая, потом пушка — и так до самого конца улицы, насколько он смог видеть, стояла и спала смертельно усталая часть наступающей армии, ожидавшая, когда Володин грузовик заведется, и тогда они будут слепо ехать за ним. «Да, было о чем подумать. Дело пахло трибуналом».

Часть армии, которая стояла за ним, напоминала ту слепую свинью барона Мюнхгаузена, которая держала во рту отстреленный хвостик поводыря. И вот тут какие-то древние инстинкты проснулись в Володе. Он разбудил сразу все понявшего и побледневшего шофера. И они решили, что поедут не спеша, как будто ничего не случилось, доедут до ближайшего перекрестка, а там решат, что делать дальше. Завели свою машину и тронулись. Открыв дверцу и став на ступеньку, Володя увидел, как на машине, стоящей сзади, тоже проснулись люди, и она тронулась.

А сзади на разные голоса уже визжали стартеры, заводились и трогались другие машины, дым поднимался от начальных выхлопов гигантских дизельных моторов тягачей, когда вся змея этой колонны медленно зашевелилась и тронулась.

Приближался перекресток.

И тут Володя принял, как он говорил, самое важное для себя за все время войны самостоятельное решение. Он вдруг решил двигаться в ту сторону, в которую потекла бы от перекрестка вода. А уж вода наверняка приведет его к Дунаю.

Уже перед самым перекрестком он каким-то шестым чувством угадал, куда идет общий неуловимый наклон, и повернул туда свою машину. У следующего пустынного перекрестка он опять представил себе, куда бы потекла вода, и опять поехал туда же. Через некоторое время эти уклоны стали все заметнее, и примерно через четверть часа непрерывного движения вдруг после очередного перекрестка он увидел зеленую, запыленную ленту стоящих, уткнувшись друг в друга, военных машин. Подъехал ближе и, еще не веря своему счастью, узнал знакомый номер и царапины на заднем борту едущей впереди машины. Да! Они подъехали к ней и заглушили двигатель. Володя оглянулся. Сзади сокращаясь, уменьшая интервалы, выдерживавшиеся во время движения, утыкались носами в хвосты, глушили моторы и мгновенно засыпали солдаты огромной наступающей армии. Но была еще опасность, что их хоть и временное отсутствие будет обнаружено. Володя подошел к дверце впереди стоящей машины, открыл ее, разбудил знакомого лейтенанта. Тот ошалело проснулся. «А? Что? Проспали?» Но вдруг увидел, что впереди стоит машина, и успокоился.

С ума сошел, сказал он только Володе, будить человека, когда можно еще поспать!

И Володя понял, что их опоздание никем не было замечено, и он и шофер спасены. Так за какие-то полчаса пережил самое трагическое и самое радостное переживание за всю войну один из ее скромных героев, простой лейтенант, а сейчас доктор географических наук — Владимир Федорович Суходровский. Все это было рассказано им так красочно и запомнилось мне так ярко, что сейчас в Бостоне я вдруг решил: пойду-ка и я под уклон, куда бы потекла вода, и тогда наверняка выйду к океану, заливу. И действительно, очень быстро вышел я к тому месту, откуда уже была видна справа и слева поблескивающая вода. Впереди воды не было видно, так как весь вид загораживало большое здание, а вернее — огромный застекленный навес, напоминающий дебаркадер Киевского вокзала в Москве. Это сооружение своим дальним от меня концом упиралось в набережную, в нем раньше помещалась таможня, велась проверка прибывших морем грузов.

Ближний ко мне торец этого странного сооружения выходил на маленькую площадь со сквериком из невысоких, еще молодых деревьев и памятником кому-то в центре скверика. Но не это привлекло мое внимание. Между деревьями скверика были натянуты толстые бельевые веревки, а на веревках висели огромные еще мокрые и мятые звездно-полосатые американские флаги. И какие-то женщины стирали в широких ведрах что-то. Вот кто-то из них вытащил, поднял вверх тяжелый пласт материи. Да, был это еще один такой же звездно-полосатый флаг. Женские руки привычно прополоскали флаг, как белье, и вот его уже понесли вешать сушить, а один из тех флагов, что висел перед этим на веревке и, наверное, стал уже сухим, сняли, свернули и… сунули обратно в ведро с мыльной пеной и начали снова стирать. Я заинтересовался и стал смотреть.