Владимир Врубель - Всем штормам назло

С непроходимым льдом «Святая Анна» встретилась сразу на выходе из пролива. Повернули, спасаясь от него, в Байдарацкую губу. Некоторое время еще продвигались вперед, ломая лёд длинными шестами и маневрируя с помощью парусов и машины, пока окончательно не вмерзли в береговой припай, милях в восьми от берега. Находились в постоянном напряжении. Провизию из трюма перенесли в большую рубку на верхней палубе, чтобы в случае гибели судна можно было захватить её с собой. Командир с частью экипажа по некрепкому льду направился на берег. Заночевали на льду, поставив палатку. Температура была минус 15 градусов. Несколько дней участники экспедиции расчищали дорогу во льдах, чтобы перетащить на судно найденный на берегу плавник и таким образом сэкономить топливо.

Питался экипаж двумя группами. Комсостав — Брусилов, Жданко, Альбанов и два гарпунера — в офицерской кают-компании, в которой раньше кормили пассажиров. Гарпунеры, по традиции, считались элитой на зверобойных судах. Остальные ели в помещении для команды. Совместные трапезы объединяли людей. За столом кают-компании всегда было весело, сидели у самовара, подшучивали над смущением Ерминии, когда ее называли хозяйкой и просили налить чая. Играли в домино, читали: Брусилов перед отправлением купил для шхуны небольшую библиотеку. Слушали граммофонные пластинки. На льду, рядом с судном, построили баню. Командир организовал соревнования на лыжах и коньках, после которых в палатке угощали участников и зрителей горячим шоколадом, печеньем, сладостями.

Но очень скоро у экипажа не осталось никаких оснований для спокойного времяпрепровождения. 28 октября 1912 года сильный южный ветер оторвал от берегового припая ледяное поле, в которое вмерзла «Святая Анна». Начался дрейф к северу. Сначала отнеслись к этому как должному: все равно ведь предстоит обойти остров Белый и следовать к Енисею. Но когда остров остался далеко позади, а их все несло и несло на север, Брусилов и Альбанов, единственные, кто хорошо понимал, что происходит, всерьез занервничали. При этом они не знали, да и откуда им было знать, что 1912–1913 годы войдут в историю Арктики отмеченными тяжелой ледовой обстановкой.

Зима оказалась удачной на охоту. Сейчас, разумеется, сложно восхититься тем, что звероловы убили 40 тюленей и 47 белых медведей. Проще ужаснуться. Но тогда даже интеллигентные люди не сильно изводили себя мыслями об охране животного мира и экологии. Добытое мясо заготовили впрок, что позволило как следует сэкономить провизию: трюм и кладовые понемногу пустели.

«Святой Анне» пришлось скинуть свой праздничный наряд и надеть рабочее платье. Световые люки закрыли досками, в иллюминаторы вставили вторые рамы или попросту забили досками. По ночам подушки и одеяла примерзали к стенкам кают. Началась борьба за тепло. Койки отодвинули от них подальше, а на стены и потолок набили обшивку из дерева и толя. Теперь в помещениях стало теплее, но зато темно. С отпотевающих потолков капала вода на столы и койки. Подвесили тазы, сделали сливы из парусины, по которым вода стекала в различные емкости.

Да тут еще на судне началась эпидемия, и тяжелее всех заболел командир. Чем он и впоследствии другие члены экипажа болели, неизвестно. Некоторые исследователи, ссылаясь на медицинских экспертов, умудряются теперь поставить диагноз. Но это уже из области «лечу от запоя по фотографии».

Три месяца Брусилов не мог даже пошевельнуться. Его переворачивали двое, один держал за плечи, второй за бедра, но и эти осторожные действия причиняли Брусилову адскую боль. Он терял рассудок и не мог сдержать проклятий. Жданко наслушалась от всегда тактичного, вежливого Георгия Львовича таких выражений, от которых покраснели бы и ломовые извозчики. Что делать, воспитание в Морском корпусе и на флоте было всегда разносторонним.

Ерминия дни и ночи проводила у кровати командира. Только глубоко любящий человек смог бы вынести уход за столь тяжело больным человеком в обстановке, даже отдаленно не напоминавшей больничную.

Пациент на уговоры съесть еще ложку бульона в бешенстве, не отдавая отчета своим поступкам, швырял в свою сиделку чашкой, блюдцем. Альбанов писал, что вид у больного был ужасный: кожа да кости, которые торчали так, что по нему можно было изучать анатомию. И все-таки Ерминия выходила его. Командира стали выносить в кресле на свежий воздух, и Георгий Львович поправлялся, но крайне медленно. К несчастью, случилась и другая беда: он заговаривался, бредил наяву. Постепенно рассудок возвратился, и Брусилов окончательно пришел в себя. Болезнь длилась семь месяцев. 19 апреля 1913 года командира вынесли на стуле на лёд, потом положили на носилки и пронесли вокруг судна и по палубе. Это была его первая «прогулка» за четыре месяца. С этого дня он стал поправляться. Между тем ледяное поле, в которое вмерзла «Святая Анна», выписывая сложные кренделя по Ледовитому океану, неумолимо продвигалось все дальше и дальше на север.

Но самым страшным оказалось другое. В кают-компании начальствующего состава ещё до болезни командира начались ссоры, переросшие в откровенную ненависть. Штурман и командир прекрасно ладили друг с другом, пока Ерминия не предпочла Альбанову командира. Неизвестно, был ли знаком Альбанову романс «Он был титулярный советник, она — генеральская дочь…», но, возможно, что помимо оскорблённого самолюбия Альбанов испытывал к Брусилову и элементарную зависть или, скажем более корректно, чувство несправедливости. Командир шхуны был потомственным дворянином, сыном адмирала, имел высокопоставленных родственников. Альбанов — сын ветеринарного врача в кавалерийском полку. Он был на три года старше Брусилова, имел гораздо больше опыта плавания в арктических водах и, несмотря на то, что окончил, если выражаться современным языком, среднюю мореходку, а командир — высшее военно-морское училище, не считал себя в морском деле стоящим на ступеньку ниже. Альбанову приходилось недоедать и искать побочные заработки, чтобы оплатить учебу. В глазах штурмана Брусилов был барчук и баловень судьбы. Это суждение, конечно, было несправедливо по отношению к Брусилову. Офицер никогда не прятался за спину высокопоставленного отца, имел опыт полярных плаваний в качестве вахтенного начальника на транспорте Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана.

И все-таки, не будь Ерминии, они, возможно, нашли бы общий язык. Командирскую каюту от каюты штурмана отделяла деревянная переборка. Альбанов писал: «“Там”, за стеной, жили “они” своей жизнью и оттуда только временами долетали до меня отголоски “их” жизни, а “здесь” жил “я” своей жизнью и отсюда к “ним” ничего не долетало».