Ольга Погожева - Турист

Я должен был улыбнуться в ответ, и мне удалось это сделать, даже не посмотрев на разложенную на чужом столе снедь.

— Выручишь старика ещё разок? После схуга, — мужчина кивнул на блюдце, заполненное чем-то, по виду напоминающим тертую зелень, — мало что чувствуешь, кроме адского пекла на языке. Кажется, — он пододвинул ко мне тарелочку с ровными золотистыми кусками, — они недосолены. Ничерта не чувствую, — он доверительно наклонился ко мне, — не хочу расстраивать Моше, Ханна, его жена, так старалась… Как на твой вкус?

Будь я чуть менее голодным и чуть более гордым, я бы, наверное, отказал, Незнакомцу просто нужен собеседник, уверил я себя, чувствуя, как рука помимо воли тянется к еде.

Ханна и впрямь постаралась: куски оказались запеченной в сухарях рыбой; сочной, мягкой, ошеломляюще вкусной. Я слабо улыбнулся.

— Очень… вкусно, — не узнавая собственного голоса, пробормотал я. — Вам понравится.

Мужчина отодвинул стул рядом с собой, похлопал по сидению.

— Садись, bambino, — сказал он, и я почувствовал, что краснею. Всё-таки не стоило так открыто поедать его глазами. — У Моше отличная кухня! Поверь мне, лучшая в городе. Какая гефилте-фиш! Сделай старику приятное: я угощаю. Здесь уже на двоих, — добавил он, кивнув на накрытые крышками блюда.

Удушливый румянец, кажется, залил не только лицо, но и уши. Я попятился от стола.

— Благодарю, но это лишнее, — сумел вытолкнуть из себя я. — Я не хочу… Мне пора.

— Взгляд, — коротко обронил незнакомец. — Тебя выдал взгляд. Садись, парень.

Знаю, что должен был обидеться. Но в тот момент я попросту сдался — а вы бы не сдались?

— Когда-то и я был молодым, — вздохнул незнакомец, глядя, как я осторожно присаживаюсь рядом. — Старые, добрые деньки. Помню то паршивое чувство, когда в кармане последний доллар, а в голове ни одной мысли, кроме как где бы достать жратву. Сколько ты не ел, сынок?

— Три дня, — тихо признался я, отводя взгляд. — Мистер?..

— Вителли, — толстяк протянул мне крупную, мягкую руку. На запястье сверкали массивные золотые часы, а хватка оказалась неожиданно крепкой. — Джино Вителли. Не стесняйся, бамбино. В конце концов, люди должны помогать друг другу.

Я отстраненно подумал, что за время моего пребывания в США мне не так часто встречались люди, которые хотя бы в теории полагали, что другим — ближним — нужно помогать.

Джино оказался замечательным человеком — вначале он всё рассказывал мне о том, как любит еврейскую кухню, что ради неё ездит через полгорода, и что это того стоит; затем о том, какой Моше великолепный повар, потом что-то ещё — и говорил всё это только затем, чтобы дать мне возможность наесться. Или, точнее, утолить первый животный голод. Я бы мог съесть всё, что найдется в этом ресторане, но, по крайней мере, теперь желудок не терзала острая боль, а я ощутил невероятный прилив сил, и почувствовал себя вновь человеком, а не жертвой. Мне нравилось слушать его, улыбаясь, когда итальянский акцент становился особенно заметным, и чувствовать всё большее расположение к этому приятному, простодушному толстяку.

Я потянулся за тарелкой с мелко нарубленными овощами.

— No! — Джино перехватил мой локоть, и подтолкнул ко мне свою порцию. — Возьми эту. Ту лучше не трогать.

— Почему? — спросил я, подозрительно рассматривая овощи. Выглядели они вполне обычно, как и полагается огурцам, помидорам и перцу, нарезанным кубиками.

Вителли поднял пустую солонку.

— Они немного, хм, пересолены, — ухмыльнулся он.

Я не удержался от широкой улыбки: конечно, ни в одном ресторане вы не встретите внезапно заканчивающуюся соль или перец.

Расспрашивать Вителли тоже умел. Хотя не буду врать, что стойко отмалчивался: я не скрытен по природе, а в этот момент любое участие расценивалось мной как высшая благодетель. Может, я и был излишне доверчив, но я пострадал из-за этой своей черты уже достаточно, чтобы навредить себе ещё больше. Джино мне казался стареющим бизнесменом, которого недавно осчастливила внуком единственная дочь, или же наоборот, одиноким дельцом, который за жизнь так и не создал своей семьи, и сейчас расслаблялся в любимом ресторане, а я просто попал под хорошее настроение.

— И как тебя занесло в Нью-Йорк, парень?

Я уже рассказал, как прилетел в Чикаго — Джино слушал внимательно, не перебивая — и что нашел себе сразу две работы.

— Ты точно счастливчик! — сказал он.

Я пожал плечами и неопределенно улыбнулся.

— Не понравилось в Чикаго? — подмигнул Вителли.

— Как вам сказать… — я замялся. — До какого-то момента очень нравилось. По крайней мере, — я усмехнулся, — лучше, чем когда в Нью-Йорке воруют все деньги, и приходится днями напролет ходить по чужому городу, не зная, к кому обратиться за помощью.

— Так тебя ограбили!

Я кивнул.

— Занесло в Бронкс. Парней оказалось четверо. Пока я пытался дать отпор, один из них убежал с моими вещами.

— А ты?

— А мне повезло, — мрачно ответил я. — На соседней улице завыли полицейские сирены, они отвлеклись, и я убежал. Дальше ничего интересного, мистер Вителли. Я позвонил знакомым, но они… отказали мне в помощи. После этого я растерялся. Когда я переступил порог этого ресторана, я был уже на грани. Снаружи ресторан казался таким теплым, — я вдруг понял, что несу, и мгновенно замолчал, чувствуя, как предательская краска расползается по лицу. Это был бы хороший момент, чтобы поблагодарить Джино, но я почему-то замешкался.

— Тебе не повезло, — хмыкнул Вителли, откидываясь на спинку стула. Я невольно залюбовался его уверенной позой, руками, уютно сложенными на животе, и дорогим костюмом, так удачно сидящим на его тучной фигуре. Вителли казался мне воплощением успешного и притом добродушного человека. — Чтобы увидеть Нью-Йорк, нужны деньги.

— Не хочу я никакого Нью-Йорка, — слабо отмахнулся я. — Лучше домой, первым же рейсом.

— Впервые вижу человека, прилетевшего в Нью-Йорк и не влюбившегося в него с первого взгляда! — Джино покачал головой. — Почему бы тебе не обратиться в посольство, бамбино? Они сообщат твоей семье…

Я замотал головой.

— Не хочу их волновать, — ответил я. — Ни за что на свете. Я справлюсь, мистер Вителли.

Джино бросил на меня долгий взгляд, но в прищуренных щелочках глаз я не смог уловить их выражения.

— Твои родители, должно быть, гордятся тобой, Олег.

— Это американское выражение, — сказал я. — У нас говорят «любят».

Вителли смотрел на меня на этот раз дольше. Пришлось сделать вид, что допиваю остатки чая в своей уже давно пустой чашке. Нет, в самом деле, я же не предмет какой и не удачное приобретение, чтобы мной гордиться. Неужели меня любили бы меньше, если я был другим?

— Есть, где остановиться на ночь?