Ольга Погожева - Турист

Наконец джип свернул в малоприметный тупик. Вителли заглушил мотор и выключил фары.

— Вы меня убьете, мистер Вителли?

Джино не стал включать свет в салоне: в густой чернильной тьме я не видел выражения его лица, но слышал, как скрипнуло сиденье, когда он чуть развернулся ко мне.

— Я должен был убить тебя ещё в переулке, — спокойно проговорил Вителли, — но я слишком стар, чтобы не позволять себе думать. Тобой интересуется Спрут, а я, так уж получилось, знаю о нем чуть больше, чем ты. Ты влип в крупные неприятности, Олег. Сейчас для тебя безопаснее оставаться рядом со мной. Видишь ли, сынок, люди, на которых я работаю, не верят в совпадения. И они очень не любят, когда отпускают свидетелей.

— Не понимаю, — признался я, растирая лоб пальцами. От коньяка голова стала тяжелой, в ушах временами звенело.

Вителли шумно вздохнул, словно борясь с одышкой, и терпеливо пояснил:

— Слишком много совпадений, сынок. Мои хозяева непременно скажут: Джино, незнакомый парень привлекает твоё внимание в ресторане, видит, как ты убираешь двух болванов с пушками, рыдает у тебя на плече, и ты, старый, добрый толстяк Джино, отпускаешь его на все четыре стороны! Не выяснив, а не было ли это совпадение неслучайным? Они будут правы, сынок, даже если не ты, а я сам пригласил тебя. Отпустить тебя я не могу, — Вителли ослабил галстук, — убивать тоже не стану. Но прежде, чем я отвезу тебя в надежное место, ты мне расскажешь всё, с самого начала. Ты понимаешь меня, Олег?

Я кивнул и слабо, вымученно выдохнул. Я уже понял, кем был Вителли, и не собирался делать глупостей. В любом случае моя жизнь зависела от того, поверит ли мне Джино.

— Конечно, мистер Вителли, — сказал я. — Я расскажу.

— Хорошо, — подбодрил он меня. — Начни со Спрута. Как ты с ним связался?

…Когда я закончил рассказывать, Джино курил третью сигарету, выдыхая дым в приоткрытое окно. Больше мне нечего было добавить: я выложил всё, от прилета в Чикаго до сегодняшнего дня. Неожиданная трель звонка заставила Вителли закашляться. Выругавшись, он вышвырнул сигарету и потянулся за мобильным.

— Pronto.

Джип приглушенно заурчал мощным мотором и плавно сдал назад, выезжая из тупика.

— Слушай меня внимательно, бамбино, — заговорил Вителли, глядя в зеркало заднего вида. Мы как раз пересекали широкую улицу с яркими фонариками и вывесками многочисленных кафе, где движение, несмотря на поздний час, всё ещё было плотным. Мне стало немного легче: он снова называл меня так, как в ресторане. — Тебе придется переждать какое-то время. Босс велел привезти тебя в надежное место, там ты будешь находиться под присмотром, и Спрут до тебя не доберется. Уютное местечко, — ободряюще улыбнулся Вителли, — в Маленькой Италии. Выспишься, отдохнешь. Я заеду завтра, если получится.

Дальше ехали молча. Я устал до такого предела, что почти не верил происходящему. Не боялся я и смерти. Там не могло быть хуже. Жаль уходить из этого мира так рано, не оставив в нем после себя ничего ценного, но если этого не избежать…

У меня не осталось никаких последних желаний. Я только боялся, что сейчас отключусь прямо в машине Вителли: за прошедшие дни организм исчерпал себя до дна, больше ресурсов у него не осталось. В конце концов я уткнулся лбом в стекло, закрыл глаза и не открывал их до тех пор, пока джип не сбросил скорость, а затем и вовсе остановился.

Джино выключил мотор, и тогда я открыл глаза.

— Выходи.

Там, снаружи, было холодно и темно. Как странно устроен человек — он начинает волноваться, только когда ему грозит немедленная опасность, и вспоминает об обыденных потребностях сразу же, как только внешняя опасность исчезает. Это как взрыв атомной бомбы, которого боятся, и как радиация, которой не замечают.

Я вышел из машины. Ничего особенного я не заметил — аккуратные улочки, магазины, кафе. Мы остановились недалеко от небольшого ресторана, за углом. Нас уже ждали двое крепких парней в темных костюмах. Вителли перебросился с ними несколькими фразами, затем знаком велел следовать за ними. Мы обогнули ресторан, свернули в едва заметный проулок, который, как оказалось, вел в небольшой внутренний дворик — аккуратный, ухоженный, с чистыми мусорными баками — наверняка черный ход с ресторана на улицу.

Здесь конвоиры остановились, а Джино подошел к одной из двух ведущих во двор дверей, открыл её и кивнул мне. Я молча зашел внутрь, в пустой узкий коридор, откуда вела только одна лестница — наверх.

Вителли поднялся первым, я — за ним. На втором этаже, где царила такая же тишина и пустота, как и на первом, было три двери. Джино достал ключи, открыл центральную и вошел внутрь. Я последовал за ним, итальянец захлопнул дверь.

— Располагайся, — сказал Джино, включая свет. — Приведи себя в порядок. На улицу не выходи. Я зайду позже.

Я осмотрелся. Это была скромно обставленная однокомнатная квартирка, в которой прихожая служила одновременно и гостиной, и спальней. В ней имелась ещё крошечная кухня и ванная комната, и при мысли о горячем душе у меня радостно ёкнуло сердце. Даже кровать, нормальная человеческая кровать, а не груда листьев на ледяной земле, не вызвала во мне большего восторга. Я вспомнил сакраментальную фразу о том, как мало человеку надо для счастья.

— Спасибо, мистер Вителли, — произнес я, улыбнувшись на этот раз вполне искренне. По-прежнему слабо, но совершенно искренне.

— Спокойной ночи.

Дверь за ним захлопнулась, но звука проворачиваемых в замке ключей я не услышал. Я бы оценил вежливость со стороны Вителли, если бы не устал так сильно. Я никуда не хотел бежать.

Шагнув в ванную, я включил горячую воду, подставил ладони под струю и несколько секунд стоял, блаженно улыбаясь, впитывая в себя драгоценное тепло. Потом я очнулся и принялся остервенело сдирать с себя одежду, всей кожей ощущая на себе вонь улицы. Из кармана выпал разряженный мобильный — я раздраженно отшвырнул его ногой, торопясь оказаться под теплым душем. В какой-то момент я поднял голову и увидел свое отражение в зеркале.

Сложно сказать, какая мысль пришла первой. Наверное, всё-таки та, что человек, которого я вижу, мне незнаком. В день, когда я прилетел в Чикаго и разглядывал себя в прихожей нашей с Хорхе квартиры, я себя вполне узнавал. Слишком домашний, как выразился Салливан, и вполне уверенный в себе. Со мной ничего не могло случиться. У меня был дом, семья, самоуважение, друзья. С меня хватало «приключения» с чернокожим бомжом и баскетбола с латиносами. С тех пор прошло всего три месяца — и целая вечность.

Я изменился так, как никогда не изменился бы дома. Моё тело было покрыто синяками, ссадинами, кровоподтеками, на левой руке всё ещё виднелся глубокий темно-красный шрам от пули — подарок покойного Рокко в кубинском районе. Болели почки — не от ударов; скорее всего, память о двух проведенных на холодной земле ночах. Но больше всего изменилось лицо. На нем поселилось незнакомое отстраненное выражение: губы плотно сжаты, а в волчьем взгляде лихорадочно горящих глаз недоверие и глухая решимость.