Ольга Погодина - Золотой фазан

Рыбную ловлю Коля любил, и случалось им с отцом ловить и на Байкале, и на Лене, но что же творилось тут! Рыба шла, трепеща, сплошным серебристым потоком, и порой заходила в такие маленькие речки, что спинные плавники огромных горбуш торчали над водой. Николай Михайлович бил их, за неимением невода и уды, из ружья, а однажды Коле удалось схватить огромную рыбину прямо руками. Это удивительное путешествие давалось горбушам нелегко, — вся пойманная рыба была с поломанными плавниками, с брюхом, покрытым язвами от острых камней. Зато как вкусны были поджаренные на костре сочные розовые ломти, посыпанные крупной солью! Иной раз рыбы было так много, что ее даже не потрошили, вырезая сочные спинки и оставляя в брюхе икру.

Не только путешественники лакомились этой легкой добычей. Вблизи поселений везде они видели плетенки, набитые до отказа, а раза два или три случалось им видеть и медведей, которые, зайдя в реку, били рыбу лапами и вытаскивали на берег.

На одной из казачьих постовых станций, где довелось им остановиться, Николай Михайлович решил задержаться на денек, чтобы посмотреть на ловлю изюбров и коз на зесеках, устроенных неподалеку. Обычай этот, как рассказывали казаки, был в ходу у местных инородцев и оказался очень добычливым. Рано поутру отправились они с местным казаком Степаном Ильичом на засеку, которая пролегала от станции в паре верст. Казак тот сначала показался Коле после хорошей драки, до того у него была раздута щека. Коля пьяниц и драчунов не любил, а потому казака сторонился и демонстративно в его сторону пофыркивал.

Засека представляла собой стену из валежника высотой в человеческий рост, в которой на расстоянии ста сажен выкапывались ямы, прикрытые тонким слоем хвороста. Не имя возможности перебраться через валежник, олени и козы шли вдоль него, пока не натыкались на просвет, и прыгали, проваливаясь в яму. Иногда, по словам казаков, в такие ямы проваливались и кабаны, и даже тигры. В первой же яме нашли убитую козу, наполовину обглоданную.

— Медведь, — покачал головой казак, оглядывая уже несвежую тушу, — Экие шельмы! Сколько раз выходило находить объедки, а чтобы сам медведь попался — ни разу не видал! Здешние охотники говаривают, случалось даже, медведь сначала приносил бревно и опускал в такую яму, чтобы потом выбраться без помехи! Умен мишка, нечего сказать!

Две других ямы оказались пусты, а вот в третьей Ласточка издалека учуяла и принялась облаивать попавшего в ловушку изюбра. Почуяв людей, зверь принялся биться так, что подойти к нему было никак нельзя. Николай Михайлович вскинул было штуцер, но Степан Ильич вдруг поманил к себе Колю:

— Ну-тка, малец, не желаешь ли подстрелить красавца из моего ружьишка?

Ружье было самого древнего устройства, фитильное. Коля из таких ни разу не стрелял, но как же удержаться! Ружье было средней длины и имело короткое ложе вроде полки у пистолета. Замок состоял только из курка, спуска и пружины, прикрепленной на внешней стороне. С помощью Степана Ильича Коля насыпал на полку порох, и вставил туда зажженный фитиль, который, попадая при спуске курка на полку, воспламенял заряд. Коля едва успел прицелиться, как грохнул выстрел. В густом клубе дыма он даже ничего не понял от ослепительной боли, обнявшей щеку. Отдача была так сильна, что его сбило с ног. Кашляя и шатаясь, Коля поднялся с земли, дрожашими руками отдал ружье. Щека у него на глазах вспухала, превращаясь в точную копию той плюхи, что красовалась, уже слегка пожелтев, на лице Степана Ильича. Оленю этим зарядом (потом выяснилось, что в такие ружья обыкновенно засовывали сразу пять-шесть пуль) начисто оторвало голову, а Николай Михайлович хохотал, схватясь за бока, при виде Колиной физиономии:

— Так-то тебе, тезка, нос было воротить! А теперь у самого щеку на сторону повело — уж не узнать!

Щека болела еще с неделю. Солдаты-попутчики посмеивались в усы, но не расспрашивали, а вот Николай Михайлович хватался за бока каждый раз, как Коля с унылым видом рассматривал в ручье свое подпорченное отражение.

В Раздольный пришли ввечеру, и Коля был этому страшно рад, — когда опухоль спала, щека зацвела сначала синим, а потом изжелта-зеленым, и вид у него был что у твоего утопленника. Задерживаться не стали, так как опаздывали против расчетов Николая Михайловича, и наутро же выступили дальше, на Владивосток.

Тропа здесь была много хуже, чем прежняя, и шла она вместо сухого пролеска по краю отвратительных на вид болот, правда, все же высохших по осени. Зато там и сям в небо вздымались дымные столбы, — это, как объяснили в Раздольном, местные жители устраивали палы, чтобы выжечь выросшую за лето огромную траву, которая делала местные леса совсем непроходимыми. Потом на пути им часто встречались эти палы, — чаще в виде полос обгоревшей земли, но иногда навстречу стремительно бежала огненная лента, чтобы вспыхнуть буквально в паре сажен и умереть у самой тропинки. Ночью же, на вершине какого-нибудь холма, удивительно был наблюдать издалека за этими огненными змеями, извивающимися и ползущими прочь, будто живые.

Во Владивосток пришли 26 октября. И вовремя — в тот же вечер разошлась такая метель, какой в иные зимы Коля и вовсе не видывал. Снегу за следующие сутки намело на четыре вешка и селение сразу в нем утонуло так, что ничего и не разглядеть. Ворочаясь под тулупом в теплой избе и глядя, как в окошко хлещут снежные хлопья. Коля испытывал ни с чем не сравнимое блаженство. Успели!

Самое сельцо по ближайшем рассмотрении оказалось небольшим — домов до ста. К вечеру снег стал помельче, и Николай Михайлович собрался было выйти пройтись, как хозяин провел к ним гостя, запорошенного так, что и не сразу они его узнали. И какой же приятной оказалась эта встреча! Заснеженным гостем оказался Этолин, капитан «Алеута», — как оказалось, команда «Алеута» всегда зимовала здесь.

Засиделись они допоздна, и Коля отправился спать, так и не дослушав конца рассказам. А наутро Николай Михайлович с Этолиным, взяв с собой Ласточку, уже отправились на охоту. Коля пообижался было, что его не взяли, но, по правде говоря, так устал, что проспал почти до обеда. Впрочем, как оказалось, и хорошо, что не пошел. Николай Михайлович вернулся в совершеннейшей досаде: они с Этолиным напали на стадо аксисов, пятнистых оленей, да тут Пржевальский сгоряча и дал промаху! Надо сказать, свои промахи Никоалй Михайлович всегда сильно переживал и злился. И если бы это был один промах! Промахнувшись, принялись они преследовать оленей, спустившихся в падь к водопою, и тут, подкравшись уже совсем близко, Николай Михайлович снова промахнулся!

— Нет, не жить мне спокойно, пока не подстрелю хоть одного акииса! — горячился он, сердито дергая себя за пышный ус, — Завтра же опять пойду. Пойду, а ты снова оставайся! Сельцо тут, по словам Этолина, небольшое, но людишки попадаются верткие, как бы багаж наш дочиста не растащили!