Эмиль Брагинский - Солнце в декабре

Мани Бхаван — трехэтажный дом с многочисленными балконами. Привратник распахнул тяжелые двери. Мы приехали рано и были первыми посетителями.

Главное на нижнем этаже — зал с библиотекой, и в нем бронзовый барельеф Ганди. Четыре барельефа воспроизводят сцены из жизни индийской деревни — у прялки, доят корову, молотят, растирают муку. Вдоль стен стеллажи с книгами. Книг много. Я разглядел на одной из полок: «Фауст», томики Льва Толстого, Маркс, Свифт, тут же Коран, Библия. В философском учении Ганди сплелись воедино идеи индуизма и элементы буддизма, в чем-то его воззрения совпадали с этическими и философскими взглядами Толстого. Ганди боролся за свободную и независимую Индию. Но он не считал, что Индия должна отгородиться от всего остального мира. Ганди говорил: он хочет, чтобы ветер всего мира пришел в его страну, но не хочет, чтобы этот ветер сорвал крышу с его дома…

На полу в библиотеке расстелены циновки, стоят пюпитры для книг. Сюда приходят работать. Можно пользоваться книгами, можно пользоваться фотокопиями с рукописей и книг. Литература здесь на родном языке Ганди — гуджарати, на маратхи, хинди, английском…

Мы сели на циновку, служитель включил пленку или поставил старую пластинку. Сначала зазвучали народные песни, а потом мы услышали негромкий старческий голос.

Хозяина дома давно уже нет на свете. Так устроен мир. Голоса переживают людей. И голос Ганди все еще звучит и будет звучать в его доме. Может быть, это сентиментально, но мне было больно слушать в доме Ганди голос Ганди, которого нет…

В рабочей комнате, этажом выше, стоит ручная прялка. Она здесь не случайно. Ганди полагал, что Индия должна остаться в стороне от технического прогресса. Удел ее — прялка и плуг, машины же погубят страну. Человек, боровшийся за общественный прогресс, в то же время выступал противником технического прогресса, наивно рассчитывая, что можно остановить историю.

Ганди жил просто. И это не было показным. Он хотел, чтобы так жили все. Прекрасное, но наивное заблуждение: люди не созданы быть аскетами. Он работал на этой прялке, сам убирал свой дом, сам выносил мусор. Для Индии это смелый поступок. Ведь Ганди по происхождению принадлежал к одной из высших каст. А выполняя работу мусорщика, делая то, что положено делать людям из низших каст, он лишал себя кастовых привилегий.

Англичанам Ганди был особенно ненавистен. И они не раз арестовывали его. Каждый арест Ганди вызывал в стране новую волну протестов, тысячи и тысячи людей присоединялись к борющимся.

На верхней террасе есть еще одна мемориальная доска:

«Здесь был арестован Ганди в утренние часы в январе 1932 года».

Когда мы уходили из дома по Лабурнум-Роуд, 19, мы встретили группу молодых людей, очень деловых. Они шли с портфелями и папками. Они шли в этот дом работать…

Остров Элефанта, то есть Остров слона, или Слоновий остров, не знаю, как лучше перевести, входит в число тех объектов, которые осматривают все туристы.

— Как, вы не были на Слоновьем острове? — И вам становится стыдно, вы готовы бросить дела и поехать туда хоть сейчас.

Рано утром, лихорадочно поглощая завтрак, чтобы не опоздать на катер, мы услышали сводку погоды. Диктор предсказывал проливной дождь.

— Возьмем плащи? — спросил я Переводчицу.

Она поглядела на меня свысока, ей захотелось что-то сказать на тему о старых перестраховщиках. Может быть, она и сказала что-нибудь, но я уже этого не слышал. Я мчался наверх за плащом и за джемпером. Я осторожный путешественник и не люблю болеть за пределами родной квартиры.

В машине было нестерпимо жарко, солнце палило изо всех солнечных сил, джемпер и плащ давили меня своей ненужной тяжестью, и я не слишком лестно думал о бюро прогнозов.

Отправились на Слоновий остров почти из центра города, от роскошной арки желтого базальта, которая называется «Ворота Индии».

Когда мы прибыли на площадь возле Ворот Индии, полил дождь. После циклона в Мадрасе этот дождь в общем-то не произвел на меня особого впечатления, но в циклон я мог отсиживаться в отеле, а сейчас… Поль внимания на дождь — Переводчица вышла из машины, направилась к набережной и там спокойно пошла к ступенькам, которые прямиком вели в Аравийское море.

— Возьмите плащ! — крикнул я.

Меня не удостоили ответом, я накинул плащ и бросился вслед.

Катер плясал на волнах, которые появились вместе с дождем. Неизвестно откуда взявшийся подул пронизывающий, холодный ветер. Дождь хлестал по волнам, будто подгонял их. Я спустился по скользким ступеням, сделал неудачную попытку свалиться в воду и очутился на катере.

Я искренне надеялся, что в связи с ухудшением метеорологических условий поездка будет отменена. Но рулевой включил двигатель, и теперь к качке прибавился озноб. Двигатель, очевидно, был мощным: он сотрясал катер с такой силой, что тот ходуном ходил. Рулевой, элегантный мужчина, одетый по-европейски — белая рубаха, узкие брюки, теплый шарф на шее, повязанный с нарочитой небрежностью, — скинул узконосые ботинки (только они мешали ему плыть по морю), повернул руль, и мы отбыли. Я сидел на мокрой скамейке рядом с модным молодым французом, служащим парижского аэродрома Орли. Смелый паренек твердо помнил, что он находится на юге, южнее двадцатой параллели. На нем была тонкая розовая распашонка без рукавов. Губы у него побелели, и он, как поется в старой песенке, «посинел и весь дрожал». Зато Переводчица стояла, гордо выпрямившись и умудряясь сохранять равновесие, когда катер делал попытку вышибить пол у нее из-под ног. Она мерзла, конечно, но не брала плащ у мужчин, показывая, что женщины более выносливы, более мужественны — одним словом, мы старались на нее не смотреть, чтобы не чувствовать своего мужского ничтожества.

Сквозь пелену дождя видна была знаменитая, многократно описанная бомбейская гавань. Я увидал советское судно, по-моему, поручиться не могу, это был танкер под названием «Григорий Ачканов». В голову мне пришел следующий сюжет: «Сейчас наш катер перевернется. И моряки с советского судна, к собственному удивлению и радости, спасут соотечественника. Переводчица, она, конечно, сама выплывет…»

В подтверждение моих мыслей волна выглянула из-за борта, встала в рост и окатила меня несколькими литрами мокрой, холодной и очень соленой воды. Мне сразу расхотелось участвовать в кораблекрушении.

Появились мальчишки, юнги нашего катера. Грязной парусиной они затянули, по-морскому — задраили борта. Теперь мы ничего не видели, кроме спины рулевого, и вместо полезного морского воздуха вдыхали запах тоненьких крепких цигарок, которые курил рулевой.