Владимир Лебедев - Ачайваямская весна

— А как борются по-вашему?

— У нас бьют вот так, ладонью. Вот так, ребром, бить нельзя. Можно только ладонью.

— И по всему можно бить?

— Нет… Нельзя бить по лицу, по глазам. Нельзя бить между ног. А так везде бить можно.

— Как же боролись?

— У нас борются так: сначала один нападает, а второй защищается, потом тот нападает, который защищался… А потом они борются как хотят.

— Что значит «как хотят»? Их что, никто не судит?

— Нет! С самого начала судят старики. Они говорят, когда кончать бороться, они говорят, кто неправильно борется…

— Вот ты выходил бороться. Как вы начинали.

— Я вызываю человека бороться. Он выходит, а старики говорят: «Пусть ты будешь начинать». Я тогда стараюсь его достать — так его достать, чтобы он ослабел или сдался. А он от меня спасается…

— Как?

— Он прыгает, не дает, чтобы я его ударил.

— Убегает, что ли?

— Не-е-ет. Он рядом стоит, но старается, чтобы мои руки его не достали.

Чейвилькут перебил его:

— У нас старик есть слепой. Когда-то борец был. На празднике один раз стал ругать других, что они не борются, а просто так, как дети, играют. Тогда старик Чельгат вышел и говорит: «Давай попробуем!» Сняли парки и стали бороться. Старик Чельгат к нему, слепому, подходит — только хочет его ударить, а тот приседает или кувыркается через голову так, что Чельгат мимо пролетает… Так он шутил, шутил, а потом ему этот наш слепой говорит: «Ладно, теперь я пробовать буду!..» И пошел на него. Руки открытыми держит. Как Чельгат не кувыркнется, а все-таки задевает. По слуху его достает. Немного поборолись, Чельгат его руки поймал и говорит: «Хватит, ты у меня всю кожу содрал». Старик и говорит: «Вот видишь, один раз чему-нибудь научишься, и без глаз сделать сможешь». Я пошел ему кухлянку подать, за руку взялся — а она крепче напильника.

Чельгат продолжил рассказ:

— Потом я буду от его рук прятаться. А потом мы будем с ним одинаково бороться. Понял?

— Не понял. Когда кончать борьбу надо? Откуда вы-то знали?

— Мы и не знали. Это старики говорили: «Хватит. Они друг друга убьют!» Тогда бороться кончали.

— Ты ведь хотел рассказать про то, как сюда пришли…

— Правильно. Я начал про Пананто рассказывать… Он у нас самый сильный парень был. Только и делал, что руки набивал и целыми днями плясал под бубен, чтобы сильным борцом быть.

Дед говорил, что когда сюда пришли, то другие северные чукчи им сказали: «Себе взяли пастбища, которые мы проведали до вас».

Тогда Пананто с отцом поехал на Север с ними говорить. Он прямо к ним поехал еще до ярмарки, когда все собирались на торг. Там отец Пананто говорил: «Нарочно приехали, чтобы бороться, чтобы эту землю, на которой никто оленей не пас, для себя оставить».

Пананто мне сам рассказывал, что чаучу, самый главный из тех, кто эти пастбища себе хотел взять, отцу Пананто говорит: «Ты, мэй (друг), ко мне пойдешь! Я с тобой еще говорить хочу. А твой сын пусть здесь останется, в этой яранге».

Пананто смотрит — все люди на этом стойбище не спят. Что-то они все время снаружи сидят. Пананто вошел в ярангу. Там старики сидят, водку пьют — се тогда американцы привозили.

Хозяин налил полную кружку Пананто, говорит: «Пей, мэй, приходи еще к нам в гости».

Пананто решил: «Это он нарочно мне так дает, чтобы я завтра ослабел». Сам взял кружку, понюхал и прямо упал, говорит: «Не могу, в рот ее всю не положу».

Пананто сделал вид, что спать уже валится. Будто ему так плохо, что он и сидеть не может.

Ушли в другую ярангу старики. Пананто все время в чоттагыне — в холодной части — лежит. Уже засыпать начал, как приходит хозяин стойбища. Пришел тихонько, но Пананто увидел его. Хозяин говорит: «Ты, доченька, возьми его, побудь с ним так, чтобы он ночь не спал».

Девушка говорит: «Ладно, красивый парень».

Только отец ушел, стала к нему девушка ласкаться. Пананто руки в рукава спрятал, лежит как каменный.

Девушка померзла маленько и полезла в полог. А Пананто так и спал не в пологе.

Утром отец Пананто говорит:

— Давайте вашего самого сильного. Посмотрим, кто сильнее. Нам ехать надо. Нам надо жить спокойно.

Хозяин стойбища позвал парня одного. Большой был парень. Пананто вышел с ним бороться. Еще и половины борьбы не прошло, как тот упал — дышать не может. Пананто ему все ребра сломал. Уехали они. Так люди с Севера их бояться стали.

Потом этот Пананто только борьбой и занимался. Ему жена говорит: «Ты почему, как дурак, целый день под бубен пляшешь? Может быть, в стадо сбегаешь?.. Ты почему только деревья тупым топором перебиваешь? Может быть, ты дров принесешь?» Тот только смеялся. Отвечал: «Если я этой работой заниматься буду, то мне скучно будет…»

А потом коряки, которые здесь жили, сказали: «Нам с такими рядом жить не хочется. Пускай борются наш сильный человек и этот Пананто».

Чельгат задумчиво осмотрел свои руки.

На Камчатке Петропавловск именуют торжественно Город. Другие города на полуострове упоминают по названиям. Девушка в аэропорту так и объявила: «Начинается посадка на самолет, следующий по маршруту Город — Москва». Толпа усталых пассажиров всколыхнулась и переместилась к выходу..

Впереди нас стояли моряки. Первый моряк — русский. Что называется, классический тип — русый и голубоглазый. Второй тоже классический тип — горбоносый кавказец со сросшимися бровями и непременной полоской усов.

Пассажиры по большей части женщины с детьми. Сезон отпусков — завтра будем праздновать Первомай. Детишек вывозят на материк. Те, которые постарше, стоят возле родительских сумок, нахохлившись. Это опытные путешественники. Их дорогой не удивишь. Вон, например, идет Николаша. Пяти лет ему еще не исполнилось. Все это мы выяснили, когда ждали отправки рейса. Рейс, как это водится, всю ночь откладывался на часок-другой. Коля рассказал, как они с мамой ехали сначала на собаках, потом долго ждали, когда будет погода, чтобы лететь в Город, а потом вот опять погоды в Городе нет…

Николаша держался солидно. Одного из мужчин, который стал было засыпать прямо возле регистрационной стойки, он строго спросил: «А что в самолете делать будете?.. В самолете спать надо».

Дети поменьше дремали на маминых плечах. Их было много, обмякших во сне маленьких людей, втянувших в рукава рукавички, уткнувшихся в материнские шеи. Бодрствовали только двое. На руках у массивного капитан-лейтенанта сидел крепкий малыш. Он был похож на матрешку, запакованную в обширный пуховый платок. Одной рукой он прижимал к себе ружье. Не игрушка, а чудо. Самоделка. Весьма точная копия охотничьей двустволки. Стволы черненые, курки бронзовые, ложе из хорошего дерева. Малый стойко таращил глаза под порывами пронизывающего ветра, лишь иногда смаргивая невольную слезу.