Сергей Саканский - Автостопом по восьмидесятым. Яшины рассказы 07

Едва выйдя за порог, мы, не сговариваясь, ракетами ринулись по лестнице, но не вниз, а вверх, на следующий, шестой этаж. Там, на подоконнике, мы достали свой бальзам, каждый по большому глиняному бутилену, и быстро, с жадной решительностью их выпили, почти не отрываясь, из горла.

Закурили Беломор. Вот тогда бы Сереге и сказать:

— Маленький, беззащитный пипл.

Но ничего Серега не сказал, только молча третий бутилен, запасной, из сумки достал. Но третий бутилен — хоть и маленький — уже с трудом прошел: все-таки крепкий сорокапятиградусный напиток, тем более, после такого перерыва.

Дальнейшее я помню смутно. Вроде, как всегда, Яшины рассказы друг другу рассказывали, делали пфиу в мусоропровод и мимо, а затем — по программе.

Просыпаюсь и вижу: стоит передо мной Ленхена мама. Она к соседке пошла, что-то вроде за луковицей, и на нас наткнулась. А было это уже наутро следующего дня, когда по ее представлениям, мы уже очень далеко должны были быть. Но нет: оказывается, мы близко — тут, в Ленхена подъезде, всю ночь Нина кричали.

Тут Серега встает, в Джуманиязе весь: получилось, что он после этого рижского бальзама всю ночь Джуманияза делал. Я на себя сверху вниз посмотрел: я Джуманияза не сделал, но сделал пфиу в себя.

В таком неудобном виде мы и предстали перед Ленхиной мамой, и она всё про нас поняла.

Позже, образовавшись на улице и двигаясь через площадь в гамазин, мы часто наверх посматривали и видели, как там, на балконе, Ленхен и ее мама стоят. Мама на нас укоризненно смотрит, а Ленхен пальцем у виска энергично крутит.

Серега сказал:

— Да ну ее наприк, эту Ригу. Давай лучше будем, как всегда, в Вильнюс ездить.

Откуда же все-таки это речение пошло, про маленький, беззащитный пипл? А дело вот в чем.

Где-то на третий день нашего жития в Риге решил Серега своей невесте сделать Запорожье с жаворонками. Но мама ее строго стерегла: ночью спать в свою комнату загоняла, а днем, по возможности, рядом была, достопримечательности показывала. Только вот в Юрмалу купаться она нас спокойно отпускала на электричке, думая: как же там, в Юрмале, где столько пипла, Запорожье с жаворонками сделать?

На самом деле, сделать все эти вещи не составляло труда, только Серега был строгих правил в вопросах, которые касались невесты. Это ведь не просто Запорожье и жаворонки с какой-нибудь левой ченчиной: здесь уютный флэт был нужен, чтобы всё было значительно и чинно.

Самое смешное, что флэт в Юрмале был как раз у меня, но я не очень-то хотел им пользоваться. Дело в том, что у меня в Риге родственники жили, впрочем, как и во многих городах нашей страны, и рижский мой дядька высокий пост в латышском коммунистическом правительстве занимал. И была у него в Юрмале ведомственная дача, от которой ключ он мне завсегда обещал дать, когда у нас дома флэтовал.

Я от этого ключа все время отбрехивался, зная, во что могу дядькину ведомственную дачу превратить. Но теперь критический момент настал. Я позвонил дядьке, Василию Егорычу, коротко сообщил, что я возник в Риге и сказал:

— Дядь, а дядь? Дай мне от дачи ключ.

Дядька немедленно отозвался и забил мне стрелку у себя на работе, для передачи ключа. Я поцеловал руку маме, глянул выразительно на невесту, намекая на бальзам, и отбыл в неизвестном направлении.

Эту ночь мне удалось расслабиться: мы с дядькой просидели часов до трех, освоив весь его бар, плюс запас медицинского спирта тетушки. Перед смертью я еще и полфлакона чего-то крепкого, не помню чего, в ванной задринчил, как мне показалось, незаметно для хозяев.

Наутро я образовался на флэту Серегиной невесты с ключом от английского замка, готовый к отбытию на дачу, где должен был произойти почти законный фак.

Но не тут-то было. Мама была белой как полотно, прямой как палка. Оказывается, дочка бесхитростно проговорилась насчет ведомственной дачи в Юрмале, и мама решила ее с нами в Юрмалу не пускать, ибо там ей грозило известно что — Запорожье с жаворонками. Думаю, это была элементарная ревность, замаскированная под высокое нравственное чувство.

Делать нечего: поехали мы в Юрмалу с Серегой вдвоем. Дача оказалась двухэтажной, большой, с типичными европейскими башенками. Серега, по неведению, аж присвистнул, что было совершенно не в его духе. Впрочем, присвистнул он зря, так как в этом двухэтажном особняке располагалось сразу четыре дачи, по две на каждом этаже, и каждая была английским замком заперта и отпиралась своим ключом.

Дядьке была выделены две комнаты с кухней и даблом. Конечно, было бы неплохо делать Сереге Запорожье с жаворонками в одной комнате, в то время как я бы спокойно бухал в другой. Серега с тоской посмотрел на широкую, опрятно заправленную кровать и сказал:

— Яша. Надо нам на этот флэт срочно на рижском взморье ченчин снять.

Я взял со стола высокую вазу с засохшими цветами, распахнул скрипучее окошко, широким жестом вышвырнул цветы наприк, и вытряхнул в вазу бутилен какого-то шнапса, который мы прихватили по пути. И началась наша классная в Юрмале на платформе Дзинтари жизнь.

Рассказывают, что летом 1984-го года мы с Серегой прибыли в Юрмалу, на платформу Дзинтари, на ведомственную дачу в двухэтажном особняке с башенкой, и прожили там два дня и две ночи. Основной достопримечательностью этой дачи была ее абпруальня, или, по-русски — дабл.

Этот дабл находился во втором этаже деревянного дома, но был он типа сортира. Ничего подобного мы раньше никогда не видели, и отнесли такую конструкцию к национальному характеру местного пипла.

В опрятном, маленьком помещении был чистый деревянный стульчак с дырой, по-русски — очком. Котях, выпущенный из пелвиса, летел по вертикальной шахте и где-то далеко плюхался в яму, полную фекалий. Внизу, под нашим даблом, был расположен точно такой же, принадлежащий дачникам с нижнего этажа. Таким образом, котях, двигаясь по вертикальной шахте, летел прямо за спиной того, кто делал абпруа внизу, и плюхался в ту же самую яму.

Делатель абпруа, который разворачивал журнал на оголенных коленях и думал о вечном, как Леопольд Блум, нескоро слышал результат своих усилий: сначала котях должен был, под действием сил тяготения, долететь до уровня фекалий в яме, потом — звук, также имеющий свою скорость в воздухе, вернуться обратно.

Более того, с боков, через стенку, как к нашему, так и к нижнему даблу примыкали еще два дабла, других жителей особняка. Если четыре делателя абпруа сидели бы в даблах одновременно, разминая утреннюю газету, мирно, неторопливо читая и думая о вечном, словно сразу четыре Леопольда Блума, то четыре котяха, пролетая по шахтам, плюхались бы в одну и ту же яму одномоментно, и тут, учитывая как их собственные скорости, так и скорость звука, совершенно невозможно было вычислить авторство.