Владимир Иорданский - Африканскими дорогами

Человечество требует от нас, людей черной расы, чтобы мы взяли на себя полную меру ответственности полноценных человеческих существ. Все народы земли с волнением смотрят на Африку и на весь еще сумеречный мир людей черной расы.

Черные народы Африки и Америки, поднимем голову! Возьмемся за нашу историческую задачу и, освобождаясь сами, полностью освободим эти доблестные и героические белые и желтые народы, которые столько пролили крови, столько пролили слез и пота ради нашего общего освобождения, ради завтрашнего равенства и братства, ради решающего научного и технического порыва всего человечества».

Гордые слова! Они были обращены прежде всего к африканцам, но в них есть мысли и чувства, которые дороги каждому человеку, — идеи братства и солидарности народов. И здесь же — подлинный гимн человеку вне зависимости от цвета его кожи:

«Человеческое существо стоит намного дороже, чем золото, чем серебро, чем алмазы. Человеческое существо должно быть в центре вселенной. Человеческая жизнь должна стать тем, что есть самого ценного на земле и во вселенной.

Женщина, самое дорогое и самое обожаемое существо, должна стать живым символом этой высокой ценности человека. Женщина станет вершиной всех человеческих дум и деяний. Самый высокий титул женщины — это ее звание матери народов, царицы человечества.

Ребенок — это самый красивый плод земли, чудесный плод великолепного и желанного союза мужчины и женщины. В женщине заключен неистощимый источник великой любви между человеческими существами, и ребенок представляет Любовь. Вот почему он становится предметом обожания человеческого общества. Человечество должно любить ребенка.

Мир, счастье и радость мужчин и женщин должны сиять в счастливых и чистых глазах их детей».

В этих наивных фразах выражено очень многое. Мысль человека, который их написал, уже не была заперта в тесную клетку клановых и племенных представлений об обществе и мире.

Когда автор начинал рисовать картины будущего своей родины, будущее всего человечества, его воображение создавало образы, которые своей яркой красочностью, своей поэтичной сказочностью чем-то родственны веселым лубочным рисункам русского крестьянина, его цветистым и фантастичным росписям предметов своего быта, своего домашнего обихода.

«Пусть Конго и вся Африка, — писал неведомый мечтатель, — станут чудесным райским садом, где красивые цветы, прекрасные фрукты и миллионы и миллионы свободных и домашних птиц и зверей явятся наконец великой радостью земли и сверкающей феерией человечества. Пусть дети вступают в мир в Африке и по всему земному шару, купаясь в благоуханном аромате цветов, и пусть их встречают радостные и прекрасные песнопения. Пусть живые существа живут в празднике и наслаждаются благородными, моральными и здоровыми радостями. Пусть, наконец, умирающие уходят без горечи, сожаления и страха в невидимый мир мертвых, пусть до последней минуты они будут глубоко влюблены в человека, в жизнь и в нашу столь прекрасную землю».

Эти мечты сами подобны сказочным цветам. Если они распустились в страшных трущобах африканских городов, значит, и там люди не склонили головы, а с надеждой смотрели в будущее и видели его замечательным.

В Африке с людским горем сталкиваешься за каждым новым поворотом дороги.

Оглядываясь назад, я вижу цепочки слепых на пыльных проселках Мали, деревни прокаженных в Северной Гане, беспросветную нищету лагосских трущоб.

А одновременно… Мне приходилось быть свидетелем военных мятежей, когда солдаты пытались автоматом и гранатой изменить свою судьбу. Профсоюзные руководители рассказывали о многонедельных забастовках; в их напряженности отражалась решимость рабочих добиться лучшего будущего. Среди конголезских повстанцев я слышал песни, сочиненные с надеждой на скорое торжество идей человеческого братства.

Казалось бы, застыли в неподвижности глинобитные, серые и красные деревни. Да и в городах многое выглядело как бесконечное повторение уже случившегося, уже происходившего.

И вдруг, словно вулканические взрывы, возникали колоссальной силы массовые народные движения. Они разрывали представлявшуюся крепкой, незыблемой кору повседневности, и через образующиеся щели вытекали на поверхность глубинные потоки жизни. Тогда обнаруживалось, что идет громадная работа народной мысли, что в обществе складывается новое мировоззрение, что ищутся новые пути в будущее.

Перед мыслителями, пытавшимися оформить в стройные теории эту напряженную работу народного сознания, вставала трудная задача.

Иные из них пробовали изменить само течение реки, которая их несла. Они с волнением обращались к прошлому, торопясь создавать новые легенды вместо забытых преданий. Общественные отношения давних лет ими идеализировались — под знаком расовой исключительности. Эти люди не верили в будущее, так как уже сегодня рушились дорогие их сердцу племенные порядки, разрывались священные племенные узы, умирали древние боги.

Их голос можно было услышать на деревенском рынке или в городской мечети, на совете старейшин или на собрании партийной организации. Сила этих людей состояла в том, что они шли рядом с народом, разделяли его радости и горе, и потому высказанные ими мысли часто находили отклик. К тому же им нельзя было отказать в уме и красноречии.

Отчасти этих идеализаторов прошлого питала ненависть к новым порядкам.

В аристократическом обществе ашанти вождь свысока смотрел на разбогатевшего выскочку из деревенских лавочников. Учитель Корана зачастую с раздражением встречал приехавшего во вновь открытую деревенскую школу молодого преподавателя с европейским образованием. Пожилая женщина с гневом думала о девушке, отказывавшейся выйти замуж по родительской воле.

Мне приходят на память несколько дней, проведенных в Томбукту. Этот сказочный город оказался угасающим, постепенно отступающим перед песками Сахары торговым центром. Караванные пути из Марокко в Нигерию через Томбукту утратили свое значение, и старые купеческие дома города теперь жили воспоминаниями о былом богатстве. На пыльном рынке не было слышно возбужденных голосов, в лавках было мало товаров.

Учитель местной школы, алжирец, рассказывал, как болезненно сказался на городской жизни медленный упадок торговли.

— Тем не менее, — говорил он, — среди местных консервативных, тяготеющих к прошлому богатых семей требование независимости получило отклик. Городские купцы были убеждены, что конкуренция со стороны иностранцев уменьшится. В их глазах независимость была равнозначна изоляции.