Владимир Иорданский - Африканскими дорогами

Я пристально вглядывался в лица окружавших меня людей. Молодые и уже постаревшие, в глубоких морщинах, внимательные и равнодушные, настороженные, враждебные и, напротив, доброжелательные… Рабочие сосредоточенно слушали оратора, который говорил:

— Пора, чтобы ганский пролетариат почувствовал себя хозяином собственной родины. Президент страны, профсоюзы разрабатывают сейчас проект решения, по которому на предприятиях будут созданы рабочие комитеты. Одна из их задач — привлечение трудящихся к управлению национальной экономикой.

Речь продолжалась долго, около часа. Больше никто не попросил слова. Рабочие медленно разошлись.

Я подошел к одному из них, средних лет, в очках:

— Что вы думаете об этой речи?

Тот настороженно поглядел на меня, пожав плечами, отвернулся.

Вечером того же дня в доме одного из моих аккрских знакомых, политэмигранта из Камеруна, собрались несколько местных журналистов. Я рассказал им о своих утренних впечатлениях.

— Вы знаете, как возникла эта проблема привлечения рабочих к участию в управлении предприятиями? — спросил меня хозяин дома.

— Нет.

— Так вот. На государственных предприятиях начали складываться всё более натянутые отношения между управляющими и рабочими. Первые зачастую вели себя самовластно, не считаясь с профсоюзами. Тех, кто пытался призвать их к порядку, они всячески ущемляли. Некоторые были уволены. Это вызвало среди рабочих острое чувство возмущения.

В наш разговор вмешался один из журналистов:

— Конечно, в глазах правительства было важно разрядить складывающуюся на государственных предприятиях обстановку. Но в сущности решалась более значительная, более серьезная проблема. Когда она обсуждалась в окружении президента, Кваме Нкрума спрашивал у своих советников, как на практике осуществить демократические идеалы национально-освободительного движения, как привлечь рабочий класс к постоянному, повседневному участию в решении общегосударственных дел. Ему говорили о пассивности рабочих, об узости их политического кругозора. Это не переубедило президента. Он дал понять, что от успеха в этом деле будет зависеть само будущее демократии в Гане.

Позднее мне часто вспоминались и утренний профсоюзный митинг и вечерняя застольная беседа.

Трудности, с которыми столкнулись президент и его соратники, оказались сильнее их воли. В Гане не удалось полностью развеять предубеждения среди рабочих касательно целей и характера молодого государства. Отчасти это было вызвано тем, что новые руководители государственных предприятий были людьми, не умеющими или неспособными преодолеть в своих отношениях с рабочими воспитанного в колониальные годы пренебрежения к простому трудовому люду. Отчасти же причиной было глубоко укоренившееся в пролетариате страны недоверие к государственной власти вообще. Оно было вскормлено десятилетиями репрессий и бесправия, когда колониальная государственная машина сама и подчеркнуто противопоставляла себя народу.

Личное доверие, оказываемое лидеру государства, противоречиво сочеталось с подозрительностью по отношению к молодой государственной власти. Временами перевешивало одно, временами — другое, и зачастую страна оказывалась в трудном положении. Возникал кризис.

В Гане недовольством и разочарованием народа воспользовалась реакционная кучка офицеров. Когда президента не было в стране, они осуществили государственный переворот.

Другой характерный эпизод — бунт в армейских лагерях в Конго, нынешнем Заире, через несколько дней после провозглашения независимости страны.

Мне пришлось быть в Киншасе, тогда еще Леопольдвиле, в те все более далекие дни больших надежд и первых сомнений.

Утром 1 июля, когда во Дворце нации — парламенте должно было состояться провозглашение независимости будущей республики, улицы города были заполнены толпами людей. Все они шли в одном направлении — вдоль реки Конго к этому дворцу. Многие бежали, боясь опоздать на торжественную церемонию. Едущие от центра автомашины с трудом пробирались в людской массе. На автомобилях гроздьями висели устроившиеся на бамперах, на радиаторах мальчишки. Временами, под смех идущих, кто-нибудь срывался и падал на уже раскаленный утренним солнцем асфальт.

К Дворцу нации подойти было невозможно. Полицейские и солдаты пропускали только приглашенных — бельгийских чиновников, местных политических деятелей, иностранные делегации. Народ нашел выход из положения: окружающие площадь у парламента деревья казались черными от десятков устроившихся в их ветвях зрителей. Большинство с юмором относилось к неудобствам своих качающихся «лож», но я не забуду, как один из моих соседей зло сказал:

— Видно, это не наш праздник! Всё, как и прежде: мы здесь, они там, а между нами полиция.

Было ясно, кто подразумевался под этим «они». Новые лидеры страны, те, кто находился в парламенте.

Звучала музыка. Из транзисторных приемников, с которыми кое-кто пришел сюда, вырывалась самая популярная в те дни в Леопольдвиле песенка «Независимость» в ритме танца ча-ча-ча. Ее текст состоял из одних фамилий — Лумумбы, Калонжи, Чомбе, Боликанго и других конголезских политиков. Врагов и союзников объединил народ в общей хвале завоеванной свободе.

Но песня оказалась однодневной.

Я жил в гостинице «Мемлинг». В ее холле завязывались и распутывались узлы многих политических интриг. Здесь можно было увидеть Моиза Чомбе и Альбера Калонжи, Анисета Кашамуру и Боликанго, Патриса Лумумбу и его близких соратников.

Журналистская колония, всегда многочисленная в «Мемлинге», бурлила слухами. Много было известий вздорных, иногда откровенно лживых, но кое-что просачивалось и из того, что действительно происходило за кулисами. Эти известия не радовали.

Политические деятели, которых народ мечтал видеть сплоченными, запутались в клубке соперничества и взаимной подозрительности. Президент молодой республики Жозеф Касавубу не скрывал ненависти к главе правительства Патрису Лумумбе. Моиз Чомбе открыто готовил выход своей провинции, Катанги, из Конго и делал все, чтобы подорвать авторитет и влияние государственных и партийных деятелей, выступающих за поддержание целостности республики. Эти разногласия парализовали правительство.

И народ это чувствовал. Песня в честь независимости быстро исчезла с улиц.

…К полудню народ начал уходить с площади перед парламентом. Люди шумели, смеялись. Если у этой толпы и были сомнения, тревоги еще не было.

Но за несколько дней народные настроения резко изменились. То, о чем шептались журналисты в «Мемлинге», стало достоянием улицы.

Как-то вечером я поехал в гости к знакомым, живущим на окраине столицы. Хозяин дома работал учителем в католической начальной школе, день его жены был занят заботами о доброй дюжине детишек всех возрастов. Меня доставили в дом скрытно, чуть ли не тайком.