Евгений Спангенберг - Заповедными тропами

С этими словами незнакомец повернулся ко мне спиной и пошел прочь. Вся его фигура выражала оскорбленное достоинство. После того как этот человек попался на месте преступления, он все же высоко держал голову. Вероятно, случайно, в волнении он забыл в своей руке прекрасное павлинье перо и теперь небрежно размахивал им из стороны в сторону. Впрочем, мне показалось, что он боялся зацепить им за торчащие из соседнего палисадника ветви сирени.

«Мало того, что перо вырвал и утащил, он к тому же и меня изругал», — уныло думал я, идя к своей калитке. После этого случая самое лучшее, что можно придумать, — это как можно скорей расстаться с павлином. «Как хорошо, — думал я, — что вкусы людей столь различны. Иначе этот обмен не мог бы никогда состояться». А сейчас мастер был в восторге от павлина, его жене нравились цесарки, а я был бесконечно рад, что приобретенный журавль ничем не походил ни на опротивевших мне цесарок, ни на павлина.

Выпустить хорошо летающего журавля на наш двор я боялся: улетит, чего доброго. На первое время я поместил его в просторный сарай, широко открыв дверь и затянув ее сеткой. Пусть привыкнет к новой обстановке и сдружится с домашними птицами. В то время у меня жили две самки и один селезень — подсадные утки — и семья серых куропаток под руководством крошечной курочки-бентамки. Трех таких курочек и одного петушка я специально держал для подкладки под них яиц дикой птицы. В ту весну я нашел гнездо серой куропатки, взяв из него восемь яиц, подложил под курочку. Маленькая квочка прекрасно высидела куропаток, и сейчас уже совсем большие птицы послушно следовали за своей приемной матерью. Журка быстро свыкся с этой компанией, и уже одно его присутствие в дальнейшем могло оказаться полезным. Дело в том, что куропаточки привлекали внимание ворон и кошек, но присутствие крупной птицы, конечно, будет сдерживать их хищнические наклонности. Понятно, что я с нетерпением ждал, когда смогу выпустить Журку из сарая на волю. «Пора», — спустя неделю решил я и, отодвинув сетку в сторону, осторожно выгнал всех своих птиц из сарая на широкий двор. «Крри», — громко закричал журавль и, совершив короткий пробег, поднялся на крылья. Перепуганные куропатки, как горох, рассыпались в разные стороны и неподвижно залегли где попало. Журка же, взмахивая своими широкими крыльями и крича, удалялся в противоположную от своего прежнего дома сторону и наконец исчез за высокими зданиями.

Остаток дня в высоких охотничьих сапогах пробродил я по улицам окраины, заглядывая в каждый двор и все надеясь найти улетевшего журавля. «Не опустилась ли здесь большая птица, як черногуз (как аист)?» — расспрашивал я встречных ребят и взрослых. Но птицы никто не видел. Вероятно, я тщательно исследовал эту часть города. Во всяком случае, когда вечером, печальный и усталый, я возвращался домой, ребята издали узнавали меня. «Опять дядька „як черногуз“ идет», — говорили они друг другу. Безрезультатные поиски продолжались и на следующий день. Только к вечеру, потеряв уже всякую надежду найти улетевшую птицу, я на всякий случай отправился к ее бывшему владельцу. Войдя в калитку, первое, что я увидел, — это Журку. Спрятав голову под крыло, он стоял на одной ноге на вершине выброшенного из конюшни навоза.

— А мы ему второй день ничего есть не даем — все вас поджидаем, — встретил меня хозяин. — Накормишь, так он, пожалуй, сюда летать повадится.

Но мне было не до разговоров. Я спешил перенести Журку и, возвратившись домой без всякой опаски на этот раз выпустил его во двор у сарая. Пока птица утоляла голод, сильно стемнело, и Журка вынужден был вместе с другими моими питомцами зайти в сарай, где и провел ночь. С этого дня птица уже не пыталась улететь к прежнему владельцу и вскоре привязалась ко мне и сдружилась с окружающим ее пернатым населением.

Однажды громкий крик журавля привлек мое внимание. «Что там случилось?» — подумал я и поспешил в конец двора, откуда доносились настойчивые крики птицы. Здесь несколько грядок маленького огорода, сейчас заросшего пожелтевшей растительностью, были обнесены старой рыболовной сетью. В ней, запутавшись в ячейках, беспомощно висела одна моя куропатка, около нее суетился маленький петушок и, с опаской дергая клювом сетку, кричал журавль. Я поспешил взять бьющуюся куропатку в руки. Журка перестал кричать, но вполне успокоился только после того, как я освободил глупую птицу из сетки и выпустил ее во двор.

Журка, видимо, хорошо знал хищных-птиц. Пролетевший низко над двором ястреб-перепелятник или парящий в небе орел всегда привлекали его внимание. Повернув голову набок и зорко всматриваясь в летящую птицу своим красным глазом, журавль громким криком оповещал все живое об опасности. Но и сам он, видимо, боялся этих страшных пернатых и спешил укрыться от них под группой росших во дворе акаций. И если о настоящих хищниках журавль только предупреждал криком, то в отношении серых ворон он прибегал к более активным действиям. «Крри», — издавал он короткий резкий крик и стремительно налетал на опустившуюся во дворе ворону, заставляя ее переместиться на другое место. «Крри», — продолжал он гонять ворону до тех пор, пока та наконец теряла надежду завладеть чем-нибудь съедобным и убиралась подальше от голосистой, настойчивой птицы.

Но совершенно иначе ручной журавль реагировал на появление всего живого, что при своем передвижении пользовалось не двумя, как птица, а четырьмя конечностями. Появление во дворе всех четвероногих — от собаки до мышонка — вызывало в журавле самый энергичный протест, выражавшийся в криках и действиях.

Боясь надоесть читателю, я расскажу только о двух маленьких происшествиях. Одно из них было связано с кошкой, другое — с крошечным мышонком.

Однажды в холодный декабрьский день я выпустил из сарая во двор всю свою живность. Ночью выпал снег и сейчас слабо таял под холодными косыми лучами солнца. Вероятно, наличие снега и холодный ветер вскоре побудили моих питомцев забраться в сарай и рассесться там на толстом слое сена. В это время на росших во дворе акациях копошилась птичка — так называемая большая синица. Неподалеку от жилых построек она разыскала часть шапки подсолнуха, наполненного семенами, и сейчас то и дело появлялась здесь, чтобы завладеть семечком. С трудом справляясь с порывами ветра, она перетаскивала семечко на акацию, вскрывала и съедала его и опять летела за новой добычей. Частые перелеты птички над самой землей вскоре были замечены кошкой. Однако хитрый хищник не стал пытаться поймать синицу близ построек, где негде было укрыться. Кошка залегла на пути перелета синицы, спрятавшись за лежащим поленом, и отсюда внимательно следила за движением птицы. Чем ближе пролетала синица, тем напряженнее прижималась к земле кошка — вот-вот прыгнет. Эту сцену я наблюдал через окно комнаты и только хотел выйти наружу, чтобы выгнать кошку из ее засады и прекратить этим опасную игру, как увидел Журку. Он быстрыми, но осторожными шагами незаметно подошел сзади к кошке, сильно ударил ее клювом в спину и, резко крикнув, подскочил вверх. Как будто подброшенная электрическим током, кошка также подлетела на метр в воздух и затем, не помня себя, кинулась через весь двор к строениям. Летя над самой землей, Журка с громким криком наносил ей удар за ударом, дергая ее за хвост, и прекратил преследование только после того, как кошка скрылась в отдушине подполья. Само собой разумеется, что после этого случая наш двор кошка считала далеко не безопасным местом и не пыталась здесь охотиться за птицами.