Юй Хуа - Десять слов про Китай

Руководство поясняет: это рабочий момент, инициатива только обсуждается. Да и в любом случае, платное присвоение названий будет регулироваться тщательно разработанным законодательством.

Пока проект не воплощен в жизнь. Но городские чиновники не устают рассуждать о необходимости перейти «на рыночные рельсы». Вот две истории об административном мухлеже с этими рельсами.

В городе Нэйцзян (провинция Сычуань) власти продали лоточникам тротуары! Я поразился: а пешеходов куда девать? На проезжую часть? Знакомый муниципальный деятель успокоил:

— Это у нас обычная практика. Право торговли на тротуаре много где предоставляется по конкурсу.

В городе Сянтань (провинция Хунань) продаются номера домов. Китайцы обожают цифры «6» и «8» — они символизируют удачу и богатство. Теперь растерянные прохожие блуждают там между беспорядочно развешенных табличек «6», «66», «666» и «8888».

Когда-нибудь я напишу роман в жанре абсурда. В городе Кока-Коле тротуары — заповедная земля лоточников. Остальные граждане ловко шныряют среди несущихся автомобилей. Проспекты, площади, мосты, микрорайоны названы в честь зубной пасты «Смуглянка», презервативов «Шестое чувство», сухого молока «Три оленя», нижнего белья «Альфа и омега». Дома пронумерованы абы как, любая улица превращается в таинственный безысходный лабиринт. Мечта Борхеса с Кафкой. Заглавие книги — «Мухлеград».

Когда Китай посещает с визитом глава иностранного государства, мы говорим: «Мухлевать приехал!» Когда наш руководитель едет за границу, мы говорим: «Мухлевать поехал». Этим же словом описываются деловые переговоры и научные доклады, дружба («я его омухлевал») и любовь («омухлевательная девушка»). Не минула эта судьба и отца мухлежа — актера Чжао Бэньшаня: два года назад по десяткам миллионов китайских мобильников бродило СМС: «Включи телевизор! Террористы подорвали Чжао Бэньшаня! Полиция оцепила северо-восток страны, девятнадцать человек погибло, одиннадцать пропало без вести, один омухлеван». Омухлеван, разумеется, получатель сообщения.

Однажды приятель в командировке попросил у меня снотворное:

— Я его пить не буду, просто поставлю у кровати — намухлюю себе сон!

Раньше принадлежащую кисти Ли Бо (8 в. н. э.) строчку «седые волосы длиной три тысячи саженей» считали чудом китайской поэзии, а теперь говорят:

— Ну намухлевал!

В последние годы среди школьников распространилась мода на «мухлемольский билет». Лоточники на тротуарах расхваливают свой товар:

— Мухлемольский билет — круче документа нет!

Внутри написано: «Товарищ… является видным мухлемольцем, ведет активную мухлественную работу, беззаветно предан делу мухленизма». Выдан билет «Всекитайским мухленистическим союзом молодежи», внизу, как положено, стоит печать. При встрече школьники предъявляют друг другу ксиву, как голливудские агенты ФБР.

Мухлеж, как и липа, — симптом застарелой болезни нашего беспринципного общества. К тому же я убежден, что всякий мухлюющий домухлюется. Пример тому — я сам.

В детстве, когда мне не хотелось что-нибудь делать или отец собирался меня наказать, я часто прикидывался больным.

Первый раз я сказал, что у меня жар, и тут же пожалел — ведь отец врач, он сразу выведет меня на чистую воду! Он действительно пощупал мне лоб, определил, что температуры нет, но так и не догадался, что я притворяюсь. Заявив, что я плохо себя чувствую, потому что мало гуляю, он отправил меня проветриться. На улице я долго думал, что бы всё это значило, так ничего и не понял, но решил, что теперь буду симулировать что-нибудь другое.

С тех пор, едва лицо отца мрачнело, я жаловался на боль в животе. Тогда его гнев не то чтобы испарялся, но приобретал иное, безопасное, направление — он строго предупреждал меня, что если я буду плохо есть (а ел я плохо), у меня не только будут запоры (уже были), но я и не вырасту. Постепенно я перестал понимать, болит ли у меня по-настоящему или я ломаю комедию. Однажды, когда я в очередной раз стонал, отец ощупал мне живот, спросил, не болит ли внизу справа, не отдает ли в грудь — короче, провел полную диагностику аппендицита. Я на все поддакивал. Вдруг он посадил меня к себе на шею и куда-то понес. Оказалось, в больницу. Сестры кожаными ремнями привязали меня к операционному столу. Я орал, что все уже прошло, но они не обращали внимания. Мама, работавшая тогда старшей медсестрой, сказала, чтобы я не кричал, а то подавлюсь. От этой загадочной фразы я замолчал. Мне закрыли лицо марлей с дыркой и через нее всыпали в рот горький порошок. Я сразу отрубился и очнулся уже дома в постели. Едва я открыл глаза, брат сунул нос мне под одеяло, но сразу отодвинулся и воскликнул:

— Фи-и, ну ты и навонял…

Родители услышали и очень обрадовались: то был верный признак, что операция прошла успешно.

Много лет спустя я спросил отца, стоило ли меня резать. Он решительно ответил:

— Стоило.

На вопрос, был ли у меня аппендицит, он отвечал не так уверенно. Но с точки зрения хирурга того времени, удалять полагалось даже здоровый аппендикс. Когда-то я ему верил. Но теперь знаю, что просто пожал плоды собственного мухлежа.

28 ноября 2009 года

Когда я работал на «зубодерне», как самому молодому, мне летом еще приходилось циркулировать по заводам и детсадам и делать прививки. Нужно сказать, что при Мао Цзэдуне, несмотря на всю бедность, в Китае имелась неплохая система вакцинации населения.

Одноразовых шприцев не существовало. Мы пользовались обычными стеклянными, которые потом два часа кипятили в автоклаве. Кончики игл от множества уколов покорежились. Рабочие на заводе стискивали зубы и терпели, когда, вынимая иглу, я выдирал у них из руки кусочек мяса. Но в детском саду стоял ор. Причем до укола дети кричали еще громче, чем после — страх перед болью страшнее, чем сама боль. Мне было их очень жалко, тем более что их нежную кожу кривые иглы травмировали особенно сильно. Вернувшись в поликлинику, я выровнял и заострил все иглы на точильном камне.

Изношенный металл вновь загибался после двух-трех уколов. Теперь я каждый вечер допоздна точил на работе иглы, отчего пальцы у меня покрылись царапинами и волдырями.

Потом я часто задумывался, почему, до того как заплакали дети, я не понимал, как больно рабочим. Я сразу бы это понял, если бы выдрал погнутой иглой кусок мяса себе самому.

Этот урок я запомнил на всю жизнь. Когда я пишу, то превращаю чужую боль в свою. Людям проще всего узнать друг друга через боль — ведь она начинается в сердце. В этой книге я описал не только боль Китая, но и собственную боль. Потому что это одно и то же.

22 января 2010 года