Александр Романенко - ВьЮжная Америка

У индейцев вкусы, диаметрально противоположные малайцам. В Кито жарят обыкновенный, столовый, как сказали бы в Москве, банан, и жарят бездарно, на углях, положив целый, ничем не пропитанный и не обсыпанный фрукт на железную сетку. Такое блюдо может показаться вкусным разве что с дикого голода. Правда, оно не дорого, всего лишь ун миль, но и смысла в китийских жареных бананах нет никакого.

Зато есть смысл в мандаринах. Мы купили длинный пакете мандаринами, примерно килограмма полтора, за четыре тысячи. Здесь много сортов мандаринов, и те из них, которые мы в России знаем как извечный компонент новогоднего подарочного кулечка, считаются местными гурманами дешевкой, дичком. Настоящую цену дают за красномясые мандарины, какой-то гибрид, сочный, душистый и медово-сладкий. То, что мы купили на улице, было тоже вкусно и необычно. Но всякая уличная покупка много дороже, чем покупка на рынке, а так как Валентина обожает гулять по рынкам вне зависимости от того, что там продается, то мы решаем побывать в местном раю фермерской торговли в ближайшие же дни и узнать наконец истинные цены.

Покружив по магазинам и купив часть из приговоренных к покупке мелочей, мы сделали привал на углу Колон и Сэйс-де-десьембрэ. Надо сказать, что китийцы приучены кем-то к ориентиру именно по углам улиц, а не по самим улицам. Привычка эта въедливая: заразившись ею, уже почти невозможно выздороветь — так и будешь всю жизнь, в любой стране, определять свое местоположение ближайшим перекрестком.

Если вы говорите китийцу, что ваш офис находится на улице Вентимилья, то это ровно ничего не значит. Китиец будет ожидающе заглядывать вам в глаза, как вы смотрите в глаза заики, надолго запнувшегося на трудном слове. Китиец даже станет помогать вам, будет говорить: «И? И?», что означает примерно то же, что и на русском, то есть: «И что еще? Что дальше?» Вентимилья — очень короткая улица, потеряться на ней совершенно невозможно, однако вы обязательно должны назвать хоть что-нибудь, что пересекает ее неподалеку от вашего офиса. И тогда китиец облегченно вздыхает — все, он узнал наконец-то ваш адрес.

То же касается и всех столичных таксистов. Даже если я говорю, что место, куда мы направляемся, расположено «сэрко» (рядом) с чем-то выдающимся, например, со стадионом или Дворцом Быков, таксист все равно измучит меня окольными вопросами, пока ему не удастся выяснить, какой именно перекресток наиболее отвечает конечной точке его маршрута. В этом непростом деле карта города служит незаменимую и уникальную службу. Забыть в отеле карту — значит потерять время, деньги и нервы, объясняясь с таксистами.

На углу Колон и Сэйс-де-десьембрэ мы употребили внутрь несколько облегченный вариант алмуэрзо, после чего Валентина заявила, что устала и измоталась, потребовала доставить ее в отель и не тревожить хотя бы до вечера. Что мы и сделали.

Честно говоря, я даже обрадовался такому повороту событий, так как давно уже запланировал маленький поход в лес. Этот лес я приметил с пригорка, когда ехал в автобусе, а позже уточнил топографию по карте. Долго жить в городе и не ходить в лес для меня совершенно немыслимо, и я решил не откладывать, побывать там сегодня же. Маша, конечно, согласилась. Мы схватили такси, отвезли Валентину к отелю, напутствовали ее, то есть я напомнил ей, как правильно произносится по-испански «спасибо» и «добрый день», и мы с Машей поехали на Север.

Всю дорогу в такси мы спорили друг с другом и, как и следовало ожидать, запутались в карте. В результате вышли не там, где надо: на перекрестке Амазонас и улицы Объединенных Наций. Вышли, осмотрелись. Ничего, миленькое местечко. Рядом с нами возвышалась чуть уменьшенная копия «Эспирали». Тоже торговый центр, но уже «Караколь», что в Эквадоре означает «раковина» (в других испаноговорящих странах — «змея» или «улитка», на выбор). Не удержались, влезли внутрь. Семь или восемь этажей, заставленных множеством маленьких магазинчиков. Но даже я, не разбирающийся в шмотках человек, заметил, что в «Караколи» товары повыше классом, чем в «Эспирали». Подороже, конечно, но получше. И сами продавцы выгодно отличались от эспиральских как внешностью, то есть более элегантным видом, так и поведением. Однако до элитарных магазинов «Караколи» далеко, элиту мы увидели немного позже.

Но главное достоинство «Караколи» — лифт. Благодаря лифту мы поднялись на тридцать метров над землей и увидели наконец-то лес. Он оказался далеко в стороне, в трех или четырех километрах. Что значат три километра для таких романтических натур, какими мы с Машей чувствовали себя в ту минуту? Ерунда, всего-то полчаса резвого хода.

С крыши «Караколи» (а мы влезли именно на крышу) открывается отличный вид на авениду Амазонас. Очень красивый проспект, запоминающийся сразу и, наверное, навсегда. На первый взгляд там вроде бы и нет ничего. Так, магазины, торговые центры, виллы, парки, площадки, перекрестки. Но, проехав, а еще лучше — пройдя по ней однажды из конца в конец, испытываешь какое-то неясное, магическое чувство проникновения сквозь разные миры: из беззаботно туристического райка попадаешь в мир официоза, банков и бумажной кутерьмы, мир, резко очерченный форменными костюмчиками то тут, то там мелькающих служащих. Затем попадаешь на острова торговли, рекламы и гурманских удовольствий. А оттуда — в большой тесный мир домоседов и самодовольных мещан. И наконец выносит тебя куда-то за город, в неорганизованный мир некрашеных стен и битком набитых автобусов.

На Амазонас не испытываешь того ощущения, какое бывает от привычного контрастного душа типа «богатый район — бедный район». Ты как бы плывешь по волнам совершенно бесклассового, но все же раздельно проживающего общества, где одни нормы плавно сменяются другими и вместе с тем не противоречат друг другу, а идеально дополняют достоинства первых недостатками вторых, и наоборот. Так, спонтанно и без всякого умысла, эквадорская столица породила и овеществила идею общественной гармонии, предметно выразив ее на протяжении своей центральной улицы — авеню Амазонас.

Но вот мы шагаем в лес. По дороге покупаем большую пластиковую бутылку ледяной минералки и на всякий случай — пару толстых шоколадок. Над нами, всего в сотне метров, ползут темные дырчатые облака. Облако и его дырки порождают смену времен года: две минуты мы в осенней смуглой тени, две минуты в ослепительном горячем лете, снова в осени, опять в лете. Однако в целом довольно жарко. Проходим мимо котлована гигантской глубины. Шум, лязг, режущий уши звон. На большом щите — рисунок будущего архитектурного монстра, какого-то офисного муравейника.