Александр Романенко - ВьЮжная Америка

Это не матершина, а всего лишь сожаление о несчастной таксистской доле: «Моя машина! Мой мотор! Мои колеса!»

Правда, он горячо тараторит еще о чем-то, но я не понимаю. Очевидно, пытается внушить нам, что в результате этого ужасного подъема его машина изношена как минимум вполовину. Я киваю, смеюсь и милостиво набавляю десятку. Фонтан возмущения и жалоб тут же перекрывается. Водила сует деньги куда-то под тряпочку за рулем, не поблагодарив, резко выруливает, грозя свалиться с обрыва, и что есть духу в «шевроле» улепетывает вниз. Через минуту его и след простыл. Мы с Машей остаемся на почти вертикальном повороте, с двумя шелестящими сумками в руках, под плотным жгучим солнечным потоком. День будет жарким, подъем — тяжелым.

Через двести метров мощеная дорога заканчивается и переходит в широкую черную пыльную тропу. Это естественно на такой высоте, но удивительное — всегда рядом. На этот раз удивиться заставили индейцы. Здесь, в этой небесной выси, как бы паря над городом, живет индейская улица. Всего лишь десяток домов, но налицо все признаки цивилизации: телевизионные антенны, телефонные столбы, краны с журчащей ледяной водой. Я вспомнил Кабардино-Балкарию, где когда-то работал и где горное селение, примостившееся на высоте двух километров над уровнем моря, рассматривалось всеми как недостойное ни телефонизации, ни тем более водопровода. А здесь высота уже три двести. Как мы узнали позже, к этой улочке изредка ходит автобус (!). А дважды в день тут, на обрывах, блестит желтыми боками маленький школьный кар, который возит смоляноголовых детишек в бесплатную школу.

И вдруг дорогу перебегает огромный черный вислоухий кабан. Домашний. Я как-то видел таких из окна автобуса, но чтобы близко, в пяти шагах, — не приходилось. Вскоре оказывается, что здесь их целая семья — штук пять или шесть подросших поросят, мамаша, папаша и, наверное, дядя с материнской стороны. Все — цвета асфальта, острые рыла перепачканы бурой глиной. Вокруг все изрыто, всюду — свинячьи лежанки. Обыкновенных, «розовых», свиней в Эквадоре почему-то не любят, а черных называют гвинейскими. Происхождение этого названия никто не смог мне объяснить.

А мы идем все выше и выше и подходим к ручейку, шумно падающему с земляных выступов. На полянке у ручейка играют в мяч двое белых пацанов лет по семь или восемь. Наше появление никак их не побеспокоило, разве что отвлекло на пол минуты. Проходим мимо. Откуда здесь белые пацаны? Странно.

Тропа ведет вдоль ручья.

— Какой-то этот ручей ненормальный, тебе не кажется? — говорю я.

— Слишком чистый, — замечает Маша.

— Нет, горные ручьи всегда чистые, не в этом дело. Но почему он такой ровный?

Очень скоро мы понимаем почему. Вовсе это не ручей, а сбросовый сток артезианской скважины. Мы стоим на большом бетонном кубе. Это — «упаковка» скважины. С помощью ножа мы приоткрываем тяжелую чугунную крышку. Под ней — неподвижная черная вода. Кажется, нет дна этому колодцу, будто он уходит в центр горы. Закрываем крышку. Чуть ниже из отверстия в бетонной стенке с шумом бьет поток, «источник» ручья. Пробуем воду на вкус — мягкая, щелочная, вкусная. Не радиоактивная ли?

Этот вопрос возникает у меня из детской памяти. Как-то я пил воду из подобного «родничка» на горе Бештау, что под Железноводском. Бештау не единожды воспета поэтами, и есть за что — необычайно красивая гора. Но не знали поэты века девятнадцатого о другой стороне этой красоты — Бештау насквозь пропитана урановой пылью. И так же насквозь пронизана теперь шахтами и штольнями. В народе ходят упорные слухи, будто Бештау внутри пуста, как выеденное яйцо. Я в это не верю, но шахт там немало.

И вот, я пил «урановую» воду. К моему счастью, та водица «светилась» не шибко ярко, как сказал бы мой бывший сосед, мастер-забойщик на руднике. Он, совершенно необразованный сельский мужик, радиацию измерял яркостью и представлял ее себе как невидимый свет, тем самым поразительно близко приближаясь к истине. Моя радиобоязнь в связи с чернобыльскими событиями обострилась настолько, что я не пожалел полторы сотни рублей (тогда это было много) и купил радиометр. Сделанный, кстати, на пятигорском заводе «Импульс» (вы будете смеяться, но пятигорский радиометр называется… «Бела»). И до сих пор этот радиометр жив и здоров, исправно пищит и выдает плотность излучений с большой точностью. Но Пичинча — не Бештау. Гора как гора, без урана и ртути, без фокусов. Я это почувствовал с первого взгляда — слишком мягки и приветливы ее формы.

Всякий раз, когда поднимаешься на какую-нибудь гору, удивляешься: как же так, снизу все было полого, ровненько, а подойдешь вплотную — крутизна, обрывы, непроходимые заросли. Вот, кстати, и заросли. Свернули мы с натоптанной тропы и тут же утонули в колючках. Процарапавшись метров сто, повернули обратно. Колючки — противная и обманчивая вещь. Кажется, ну что там, всего пятьсот шагов. И как раз эти-то пятьсот шагов никак пройти нельзя. Ладно, обошли мы колючки и увидели прямо под нами водонапорную станцию. Похоже, что кроме артезианов тут на горе много колодцев, из которых воду приходится качать насосами. Мы замечаем жизнь и движение на станции, до нее метров триста или четыреста. Из розового домика выходит белая женщина, к ней подбегает рыжий пес, женщина начинает развешивать на веревке белье.

А впереди — похожая на нос полузатопленного корабля скала. Подходим к ней, ищем тропу наверх. Вместо тропы — коровьи уступы. Если кто не знает, могу проинформировать, что коровы — отменные альпинисты. Я видел в Дагестане, как они пасутся на таких скалах, куда равнинный человек ни за что не забрался бы. Корова бесстрашна и «профессиональна», ни разу не доводилось мне слышать, чтобы хоть одна буренка сорвалась и разбилась. Вот и здесь выдолбленные копытами уступы расположены так, что нам с Машей пришлось немало попотеть и слегка даже рисковать, пока мы не выкарабкались на острие скалы. А для коровы эта тропка — пустяк. Ради густых одуванчиков, разросшихся наверху, она забежит сюда в два счета.

Но кроме одуванчиков мы обнаруживаем на скале тетушку-индианку с огромным мачете в руке. Тетушка целых две секунды проявляет любопытство, осматривает нас, но смущается и продолжает прерванное занятие — рубку молодой вербы. Очевидно, тетушкино хозяйство кроме прочего зверья включает и кроликов. А может быть, и коз. Они тоже не откажутся от вербы.

Со скалы, как мы и предполагали, открылся потрясный вид на северную часть Кито. Высота полета довольно смелой птицы. Мы немного поспорили, разыскивая наш дом, но в конце концов нашли его. Вернее, нашли только крышу и часть второго этажа.

— А вдруг мама сейчас смотрит в окно? — спросила Маша.