Вильялмур Стефанссон - Гостеприимная Арктика

При вынужденной зимовке на льду жир был для нас более необходим, чем мясо, так как он давал нам и свет, и топливо, и пищу. Тюлений жир при всякой температуре, даже при 35–40° ниже нуля, с каждым днем уменьшается в весе вследствие постоянной утечки, а потому его необходимо хранить в кожаных мешках. Для этой цели мы сдирали с тюленя шкуру, начиная со рта. Шкура выворачивается через голову и спину наподобие чулка. Благодаря этому в ней не получается отверстий, кроме естественных. На ластах тоже не оказывается отверстий, потому что кости мы выдергиваем из суставов в местах, соответствующих запястью или голеностопному суставу, и оставляем кожу ластов неповрежденной. Имеющиеся отверстия завязываются, и получается мешок, который используется для хранения тюленьего жира и вмещает жир четырех тюленей. Если такой мешок надуть воздухом, то получится поплавок с плавучестью от 90 до 140 кг. Вместо того, чтобы натягивать на сани брезент для превращения их в лодку, мы иногда привязывали к краям саней три или четыре таких поплавка; получалось нечто вроде спасательного плота. Это эскимосский способ, вполне пригодный в теплую погоду, но не зимою, когда вода, плещущая через сани, образует ледяной покров, удаляемый с большим трудом.

Пока мы охотились на тюленей, чтобы добыть жир, медведи продолжали появляться в нашем лагере. Третий медведь прибыл 31 мая, довольно оригинальным способом. Молодой лед был недостаточно крепок, чтобы выдержать его тяжесть, но в то же время слишком плотен, чтобы можно было плыть. Я заметил медведя, когда он вынырнул, пробив лед, и высунул из отверстия голову и плечи, опираясь о лед передними лапами. Он старался приподняться как можно выше, чтобы оглядеться, но лед мог выдержать не больше одной трети его туловища. Отдохнув с минуту и оглядевшись, зверь поплыл своего рода «саженками», разламывая лед и держась на поверхности воды. Продвинувшись вперед на 5–8 м, он устал, нырнул и через несколько секунд снова вынырнул двадцатью метрами ближе. Здесь он снова отдохнул, приподнялся и огляделся, затем проплыл несколько метров и опять нырнул. Этот способ передвижения показался мне настолько интересным, что я позвал Стуркерсона и Уле.

Медведь вышел на лед в 50 м от лагеря и в тот же момент почуял его запах. Он остановился, принюхался и неторопливо направился к нам. Собаки его увидели и стали яростно лаять и метаться на привязи. Весь этот шум и смятение показались медведю мало интересными. Равнодушно поглядывая и направляясь прямо к складу тюленьего мяса, он прошел в 5–10 м от собак. Я убил его одним выстрелом, когда он находился в месте, удобном для его освежевания. Это был жирный медведь, самый большой из попадавшихся нам до тех пор и весивший свыше 450 кг.

Четвертый медведь явился в то время, когда мы сдирали шкуру с «номера третьего». Это был годовалый и очень робкий медвежонок. У нас было много мяса, и я решил стрелять только в том случае, если он направится прямо в лагерь. После того как он наблюдал за нами в продолжение 5 или 10 минут и почуял запах свежуемого нами медведя, он, очевидно, решил, что более близкое знакомство нежелательно, повернул назад и побежал, хотя и не очень быстро, как бы желая показать, что не удирает, а с достоинством отступает; однако видно было, что он сильно испугался.

Пятый медведь пришел 3 июня, и этот визит вызвал больше волнения, чем все предыдущие. В то время я ходил по острову, осматривая его во всех направлениях, чтобы выяснить, не представляется ли где-либо возможность выбраться с него. Всех наших собак мы обычно привязываем к общему ремню, концы которого пропускаем в особые закрепы, вырубленные во льду кирками. Хотя лед легко сломать, если резко дернуть за ремень, однако при равномерной тяге подобные закрепы оказываются невероятно прочными. Так, например, во время китобойного промысла у мыса Барроу полдюжины ледяных закреп, диаметром не более 8 см каждая, выдерживают натяжение канатов при вытаскивании из полыньи на лед кита длиной в 18–20 м. Но в данном случае таяние размягчило лед, и когда все собаки сразу рванулись навстречу медведю, закрепы обломились. Поскольку собаки были связаны вместе, медведь имел бы перед ними большое преимущество, если бы остановился и ждал их; но, как только он их увидел, он бросился бежать, стремясь к воде, как это всегда делают медведи, когда считают себя в опасности. В 5 м от берега молодой лед подломился под ним. Он не нырнул, а пытался удержаться на льду, причем лед все ломался. Собаки кинулись было за зверем, но были достаточно благоразумны, чтобы остановиться у воды.

Стуркерсон и Уле, вышедшие в этот момент из палатки, тотчас же заметили, какая опасность грозит собакам, из которых каждая была для нас неоценима. Они начали стрелять, хотя у нас было правило не убивать медведя в воде, где его потом трудно достать. Из воды высовывалась только голова медведя, и поэтому, а отчасти из-за волнения стрелков им удалось убить зверя лишь после длительной стрельбы, причем было израсходовано больше патронов, чем мы могли себе позволить. Но, конечно, следовало сделать все возможное для безопасности наших собак.

Когда началась стрельба, я был почти в полумиле от лагеря. Раздававшиеся один за другим выстрелы все больше раздражали меня. Мои товарищи знали так же хорошо, как и я, что наша жизнь и успех зависели от бережливого отношения к патронам, а тут вдруг Уле стоит и палит вовсю, как ковбой в кинофильме, стреляющий в индейцев. Но мой гнев быстро утих, когда, придя домой, я узнал, какой опасности избежали собаки.

С тех пор как мы покинули мелководье у берегов Аляски, мы через каждые 50 миль производили промеры глубины и неизменно с тем же результатом — 1 386 м, не доставая дна. Это была длина всего нашего линя — около 4/5 мили, и то, что, случайно порвав линь при предыдущих промерах, мы лишились возможности определять глубину дна, было для меня постоянным источником огорчения. Многие географы придерживаются той теории, что океан к северу от Аляски мелок и его дно, со средней глубиною менее 400 м и многочисленными островами, является продолжением материка. Но, вместо материковой отмели, под нами были «глубины океана», и у нас стало одним шансом меньше найти новые земли в этом неведомом море.

Когда мы подошли к остановившей нас полынье, то не произвели сразу промера, так как последний промер был сделан незадолго до того, но на второй день мы опустили лот, и он в первый раз коснулся дна на глубине 736 м. В начале нашей экспедиции мы думали, что если наш лот достигнет дна, это будет указывать на близость земли, которую нам предстояло открыть. Но все последнее время мы шли по направлению к Земле Бэнкса, и результат измерения глубины только подтвердил показания нашего секстана, что мы находимся в 40 или 50 милях от земли, которая уже была открыта, хотя и не населена и мало исследована. Дул устойчивый и сильный восточный ветер, и мы дрейфовали на запад; поэтому весьма вероятно, что если бы мы произвели промер глубины накануне, она оказалась бы меньше. Из ежедневных определений с помощью секстана видно было, что наш дрейф к западу от Земли Бэнкса все продолжался день за днем, хотя и не с одинаковой скоростью. То же подтверждалось и промерами глубины: 27 мая глубина была 962 м, 28 мал — 1 142 м; 29 мая наш лот опять не достигал дна.