Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)

— Три… — глухо произнёс Данилка, глядя на вожака. — Винчестер оставил…

Без суеты развернул нарты, постоял немного и махнул вожаку. Собаки без обычного перебрёха натянули потяги и ходко пошли навстречу пуржистому ветру.

Вскоре крутой поворот утесистого мыса скрыл Данилкину упряжку от незнакомого аргиша.

— Что случилось? — сдержанным тоном спросил Савва внука, заметив внезапную перемену в его поведении.

— Едут!.. — возбуждённо ответил тот и схватил с орона винчестер.

— Кто?

— Ламуты!

— Однако, погоди! — Савва ухватил внука за рукав. — Не может быть. Их лагерь на Алазее в местечке Хара-Тала. Пепеляевцы на Аллаиху ушли. Там лютуют.

— Нет, дедушка! — упрямился Данилка. — Белая банда!

— Так что? — рассердился Савва. — Мы убийцами не были и никогда не будем!

— А они могут! — Со слезами на глазах Данилка прижал винчестер.

— Мы люди!

— А они звери! — И, не повинуясь деду, хлопнул дверью.

Савва растерялся. Внук ослушался его. В роду такого не было. Слово старшего — закон, переступать который не вправе ни один член семьи или рода. Сердце старика будто бросили в кипящую воду, но он сдержал вспыхнувший гнев. Голова, как пустой котёл с трещиной, загудела. Он присел на орон. Глухой удар хлёстко полоснул по ветхой стене и рассыпался по земляному полу. Савва закрыл лицо руками.

— Что будет? — пролепетал он. — Винчестер старенький…

Грянули второй и третий выстрелы. Старику казалось, что внук палит не во врагов, а расстреливает его сердце. Жуть охватила старого охотника. Данилка — вся его жизнь, надежда… Он сидел неподвижно, тяжело опустив больные руки. За стеной стреляли. Лаяли чужие собаки. Что-то непонятное кричал Данилка. Потом навалилась вдруг тишина. Тяжёлые шаги послышались за дверью.

Савва встрепенулся. Он приготовился к последнему. Рука ещё твёрдо чувствовала гладкую прохладу костяной рукояти якутского ножа. Ему представилось, что вот сейчас откроется с грохотом дверь и на пороге появится обросшая рожа бандита. Окровавленного Данилку швырнут к его ногам… Потянуло прелым ягелем. Засмердило махорочным прокуром. Послышалось усталое дыхание…

Они ввалились сразу все трое. Здоровяки с заиндевевшими бородами, они казались исполинами из сказаний легендарного Эллея. Старик сжался. Дверь легонько скрипнула, и с винчестером в руках предстал Данилка. Робко и виновато смотрел он на деда…

— Петрович! — загремел басовым раскатом чернобородый великан. — Здравствуй, дорогой старина!

— Гаврила?.. — Савва, сам того не замечая, стал вытирать повлажневшие глаза. — Живой?..

— Здоров, Савва Петрович! — Шошин постучал по груди кулаком, как по колоколу. — Сам-то как?

— Маленько живой… Издалека идёте?

— Из Маркова.

— Долгий путь.

— Ничего… Ну, место у тебя, Петрович…

— Хорошо.

— Говорил вам, что где-то недалеко свои. — Шошин, приподнято жестикулируя, повернулся к товарищам. — Вот, Петрович! — И он обнял старика. — Внук у тебя шустрый парень…

Данилка молчал, низко опустив голову. Те, кого он принял за ламутов, оказались давними знакомыми Саввы. Видно было, что дед питает к ним особую симпатию и уважение. Было до глубины души больно и обидно: он застрелил вожака аргиша. Он не хотел этого, но так уж получилось… И от прилива стыда и раскаяния залился молчаливыми слезами.

Шошин опустил на Данилкино плечо сильную руку, привлёк к себе…

— Слёзы горю не помощницы…

— Беду натворил, — ворчал Савва.

— Полно вам…

На Савву знакомо смотрели серые спокойные глаза… Латаный овчинник перехвачен у пояса, как и у Шошина, матросским ремнём, светлые потёртые хамби перетянуты у щиколоток тонкой ременной стяжкой. Высокий рост, широкие плечи, узловатые могучие руки, в скрытой улыбке доброта… Такого не забудешь…

— Ефимом Волковым кличут?

— Не забыл? — скуповато ухмыльнулся Волков.

— Зима. Двадцатый год. Из Казачки тебя тащил. Маленько не поспей — неживой бы ты был. Февраль лютовал. Прорубь враз затянуло бы.

— Это верно…

— Рана зажила? — Савва легонько притронулся к плечу Волкова.

— Теребит, стерва…

— Пуля сидит?

— Сквозная…

— По тундре аргишить тебе не надо, болезнь найдёшь.

— Потерпим, Петрович. Надо, чтоб революция силу набрала, а уж потом…

— Революцию стреляют. Смутное время.

— У контры кишка тонка, — сказал Ефим.

— Нижнеколымское обложено белой бандой. Вам надо у меня переждать это время.

— Не согласиться с тобой, старина, самого себя не понять, — сказал Шошин. — Мы к тебе не отсиживаться пришли, за помощью, за советом…

— А это кто? — Савва оборвал Шошина на полуслове и показал, переведя взгляд на третьего спутника, узкоплечего, с седеющими висками. «Совсем похож на американа, — подумал Савва. — На помощника капитана старого Стефансона со шхуны „Юкон“. Потомок древних пиратов, капитан Стефансон, держал возле себя помощника хитрее лиса. Этот же, наверно, умный и шибко добрый», — заключил Савва.

— Наш товарищ с угольных копей Новомариинска, — представил Шошин Иосифа Радзевича. — Иосиф был другом Михаила Мандрикова и Августа Берзина.

— Убили их, однако…

— Да-а… — горестно уронил Шошин. — Нам этого не забыть.

— Мне тоже…

Данилка помогал Иосифу. Они отволокли убитого вожака к дальней серой скале и закопали в неглубокой, наскоро вырытой яме, в том месте, где был зарыт Трилап. Стонала вьюга. Завывали собаки. Они прощались с главной собакой аргиша. Мальчик крепко держался за тёплую руку Иосифа, прижимаясь влажной щекой к его плечу.

— Погоди, — Иосиф легонько отстранил его от снежного могильного холмика, — подправлю немного.

— Метель подправит.

— Да, пурга гулять вышла.

— Смотри… — тихо сказал Данилка. — Видишь?

— Ничего, — ответил Иосиф, оглядываясь по сторонам.

— Упряжка.

— Это пурга движется сполохом. Кажется…

— Не-ет…

— Откуда ты взял?

— Собачки уши навострили. Во-он, гляди…

— Не вижу.

— По тундре долго ехал, глаза погасли.

— Усталость?

— Дедушке сказать надо.

— Погоди, парень, тревогу бить. Тебе показалось.

— Пусть так будет, — недовольно ответил Данилка. — Пойдём.

В хижине тепло. Горят жирники. Потрескивает сухими поленьями железная времянка. В кадке переливается голубизной лёд. Вода будет. На стенах рыболовные снасти, пасти для отлова ондатры, капканы. Гости развесили пожитки для просушки. На длинном дощатом столе миски-долбленки, наполненные ливером, копчёной, вяленой и солёной ряпушкой, разложена юкола. Посреди стола возвышался квадратный штоф. Савва ремингтоном обрабатывал жирного омуля под строганину. Ефим и Шошин покуривали у раскрасневшейся печурки.

— Сэбирдяхом дымишь? — кивнул Савва Ефиму.