Жюль Верн - Двадцать тысяч лье под водой (без указания переводчика)

Среди этих животных-растений под тенью водорослей сновали целые легионы неуклюжих суставчатых, в особенности вид зубастая лягушка, оболочка которых походит на слегка закругленный треугольник; бирги, свойственные водам Сорокского моря, и партенопы весьма отвратительного вида. Мне пришлось не раз встречать и другое, не менее отвратительное животное — это был огромных размеров краб, исследованный Даренном. Природа одарила его инстинктом и достаточной силой, чтобы питаться кокосовыми орехами. Он влезает на прибрежные деревья, отрывает и таким образом сбрасывает орех, который раскалывается при падении, а затем краб раскалывает его мощными клещами. Здесь, в этих прозрачных водах, краб бегал с изумительным проворством, тогда как настоящие морские черепахи, часто посещающие берега Малабара, еле-еле передвигались между скалами.

Было около семи часов, когда мы достигли жемчужной отмели, на которой жемчужницы размножаются миллионами.

Эти драгоценные моллюски прирастают к скалам и соединены с ними с помощью бисуса коричневого цвета, который не позволяет им передвигаться; в этом отношении они стоят ниже ракушек, которых природа не лишила до некоторой степени способности передвигаться.

Мелеагрина — жемчужница моря; обе ее створки почти тождественны; она имеет вид округленной раковины с толстыми и снаружи шероховатыми стенками. Некоторые из этих раковин бывают покрыты наслоениями и изборождены зеленоватыми полосами, сходящимися к ее вершине лучами; такой внешний вид присущ только молодым перловкам.

Другие же, твердые и черные снаружи в возрасте десяти лет и более, по своим размерам достигают пятнадцати сантиметров в ширину.

Капитан Немо показал мне рукой на это удивительное скопление раковин, и я понял, что этот рудник действительно неисчерпаем; да, творческая сила природы превышает разрушительные инстинкты человека. Нед Ленд как сторонник разрушительных начал торопился наполнить этими моллюсками сетку, которая торчала у него сбоку.

Но мы не могли задерживаться. Надо было следовать за капитаном, который шел по тропинкам, только ему одному известным. Морское дно стало заметно повышаться, и я иногда, поднимая руку, высовывал ее чуть выше уровня моря. Впрочем, вскоре дно стало опускаться.

Нам часто приходилось обходить высокие скалы, заостренные в виде маленьких пирамид. В их мрачных извилинах большие морские раки, устремив на нас свои неподвижные глаза, стояли на своих высоких ногах, словно военные орудия; под нашими ногами ползали мирианы, глицеры, арисы и анелиды, вытягивая свои усики и щупальца.

В эту минуту перед нами открылась обширная пещера, образовавшаяся в живописном месте между утесами, украшенными разнообразными подводными растениями. Вначале мне эта пещера показалась совершенно темной. Солнечные лучи в ней как бы потухали. Ее неопределенная прозрачность была не что иное, как поглощенный свет.

Капитан Немо вошел в нее. Мы последовали за ним. Мои глаза вскоре освоились в этой относительной темноте. Я мог различать причудливые изгибы свода, который опирался на естественные столбы, крепко стоявшие на гранитном основании, как колонны тосканской архитектуры. Затем наш неустрашимый гид повел нас во внутренность этой подводной пещеры.

Мы спустились по весьма крутому скату и очутились на дне впадины, похожей на круглый колодец. Здесь капитан Немо остановился и указал нам рукой на предмет, которого мы не заметили.

Мы увидели раковину необычайной величины — гигантскую тридакну. Если бы ее обратить в кропильницу, она бы вместила целую бочку освященной воды; это была бы оригинальная чаша в два с лишним метра в ширину, следовательно, значительно больше того бассейна, который украшал салон «Наутилуса».

Я приблизился к этому моллюску. Своим бисусом он прикреплялся к гранитному столбу и здесь, в спокойных водах, развивался одиноко. По моему мнению, эта тридакна должна весить не менее трехсот килограммов. Следовательно, одно мясо моллюска весит пятнадцать килограммов, и надо обладать гигантским желудком, чтобы проглотить дюжину таких устриц.

Несомненно, что капитану Немо было ранее известно о местонахождении этой двустворчатой раковины. Вероятно, он не раз приходил сюда, и я был убежден, что он повел нас сюда для того, чтобы показать нам редкое явление природы. Однако я ошибался. Оказалось, что капитан Немо интересовался положением этой три-дакны совершенно по другим причинам. Обе створки моллюска были немного раскрыты. Капитан приблизился и вставил свой кинжал между створок, чтобы не дать им замкнуться. Затем он приподнял рукой бахромистую по краям перепончатую оболочку, составлявшую мантию животного.

Там между листовидными складками я увидел ничем не прикрепленную жемчужину величиной с кокосовый орех. Ее шарообразная форма, ее совершенная чистота, ее восхитительный цвет воды делали из нее драгоценность, которой не было цены.

Подстрекаемый любопытством, я протянул руку, чтобы схватить ее, взвесить и ощупать! Но капитан отрицательным знаком меня остановил, быстро вынул кинжал, и обе створки сомкнулись.

Теперь я понял намерение капитана Немо. Оставляя эту жемчужину под плащом тридакны, он предоставлял ей возможность расти и увеличиваться мало-помалу. С каждым годом выделения моллюска прибавляли к ней новые концентрические слои. Один только капитан Немо знал пещеру, где созревал удивительный плод природы: один он, так сказать, воспитывал его, чтобы со временем поместить в свой драгоценный музей. Быть может, по примеру китайцев и индийцев он сам вызвал развитие этой жемчужины, вложив в складки моллюска кусочек стекла или металла, который стал исподволь покрываться перламутровым выделением.

Во всяком случае, сравнивая эту жемчужину с виденными мной прежде, с теми, которые блестели в коллекции капитана, я оценил ее не менее чем в десять миллионов франков.

Великолепная редкость природы, но не предмет роскоши: я не знаю, какое женское ухо могло бы выдержать ее.

Визит к восхитительной тридакне был завершен. Капитан Немо покинул пещеру, и мы вышли на жемчужную отмель, которой пока не коснулись водолазы — искатели жемчуга.

Мы шли отдельно друг от друга, каждый останавливался, отставал или удалялся, как ему вздумается. Что касается меня, то я уже не страшился опасностей, столь глупо преувеличенных моим воображением. Дно постоянно повышалось, и вскоре моя голова, при одном метре глубины, высунулась на поверхность воды. Консель догнал меня и, прижавшись своим большим колпаком к моему, сделал мне глазами дружеское приветствие.

Однако плоская возвышенность занимала поверхность всего в несколько квадратных сажен, и мы вскоре вступили в свою стихию. Я полагаю, что имею теперь право так ее называть.