Михаил Айзенберг - Ошибки в путеводителе

Вместе с Левой мы выступали и в знаменитом Сецессионе. Потом было много вопросов из зала, в том числе такой – от дамы с подозрительно хорошим русским языком: «Я обращаюсь к господам Рубинштейну и Айзенштейну: как с перестройкой изменилось отношение к вам правительства?»

Первый день мы провели в Вене, потом отправились в Линц – место проведения некоего фестиваля и нашего назначения. Город красивый, родина Гитлера. Он там, говорят, много чего порушил в намерении возвести на этом месте нечто величественное и небывалое, но не успел. Сохранились романская церковь Св. Мартина, восьмого века, из грубых камней, трехъярусная ренессансная аркада, барочный фонтан. А вот маленький городок Штайер в часе езды остался вполне средневековым по планировке и в основном ренессансным по архитектуре. Очень поучительно, но ощущение музея оставляет тебя, только если завернуть в какой-нибудь заросший лопухами двор. Их, к счастью, хватает.

Выяснилось, что все-таки самое сладкое воспоминание осталось от той гостиницы, в которой мы жили в Линце. Она явно очень старая, рядом и вплотную к ней – кафе, существующее с 1674 года. На главной гостиничной лестнице старичок целый день полирует стальные накладки. Вход в номера с открытой галереи, заставленной корзинами, цветами, фруктами. В номерах старая мебель, канделябры, а в некоторых сводчатые потолки. В моей прихожей стояло странное какое-то кресло. Любопытный Рубинштейн догадался приподнять сиденье, и под ним обнаружился старинный ночной горшок.

В последний австрийский день мы по собственному желанию поехали в превращенный в музей Маутхаузен. Впечатление, надо сказать, совсем не музейное, и оно перекрыло все остальные австрийские ощущения этой поездки. Я даже не про камеру пыток. Каменная ограда и башни хороших пропорций, сработаны очень добротно; круглые умывальники, тоже каменные, даже изящны, их проектировал ученик Отто Вагнера. В деревянных бараках пахнет заброшенной дачей. Газовая камера – с рожками, как в солдатском душе. Но сильнее всего действует окрестный ландшафт. Лагерь стоит на горе, и открывающийся вид на сине-зеленый, дымчатый, ухоженный простор, на отроги Альп в снегу – из самых красивых, из самых дивных. Что называется, райский вид. На него они и смотрели.

Наш венский друг Эрих Кляйн сказал, что нам не повезло: на фестивале в замке Grafenegg мы были после художников. По обычаю этих – существующих уже больше двадцати лет – фестивалей, каждой группе участников полагается после выступления ужин у старого герцога Меттерниха (основателя и главного спонсора) с вином из подвалов и другими радостями. Но ужин с группой актуальных московских художников произвел на старика такое сильное впечатление, что с русскими музыкантами он еще кое-как встретился, а от поэтов, изменив собственным правилам, отказался наотрез. Свидетели утверждают, что наши мастера кисти (и вообще большие умельцы по части хамства) на этот раз превзошли самих себя. Им выставили 120 бутылок вина – не хватило. Начали сами таскаться в винный погреб, брали не то вино, что-то спьяну опрокинули и разбили, иными словами, антибуржуазный эпатаж удался.

Замок Grafenegg вообще-то поздний, псевдоготика, да мы его и не успели хорошенько рассмотреть при дневном свете. Когда имеешь дело с Эрихом, надо смириться с жизнью на бегу и постоянной угрозой опоздать часа на полтора на собственное выступление [3]. Это выступление едва ли было оглушительным, но прошло как будто нормально. Как и два предыдущих, но там были свои побочные обстоятельства, действительно впечатляющие. Впечатляло хотя бы то, что они были в деревнях. Первую еще можно назвать поселком городского типа (там даже выступал с приветствием мордатенький бургомистр), а вторая – деревня деревней. Только посередине каждой из них стоит культурный центр, в одном случае переделанный из закрытой обувной фабрики, в другом – специально выстроенный, хорошей архитектуры и размером как все ОГИ вместе взятые. Большой зал, малый зал, аудитории. Везде горит свет и кто-то копошится. После нас публика перешла в бар, и там началось выступление квартета с песнями разных народов. «Тум-балалайка» и вторая, не известная мне идишская песенка были исполнены с таким чувством, что пришлось отворачиваться от моих ироничных спутников.

Кстати, об иронии. Все же она хороша в меру. Дня через два непрерывного гогота наступает тяжелая эмоциональная усталость. К тому же чисто мужское общество как-то странно влияет на чувство юмора: оно стремительно молодеет. Шутки и розыгрыши в третий день пребывания моей десятилетней внучке, полагаю, показались бы несколько инфантильными. Например, на известную школьную (если не дошкольную) шутку «а раньше такое говно в бочках возили» (на вопрос об использованных средствах передвижения) Сережа сумел поймать Леву больше тридцати раз, что свидетельствует об известном хитроумии первого и скрытом простодушии второго.

Или вот – жуют купленные в дороге яблоки. Начинается разговор: «Я всегда ем яблоки целиком. Да и виноградные косточки не надо выплевывать – это предрассудок» – «И косточки от персиков не надо, это тоже предрассудок» – «А я и берцовые никогда не выплевываю».

Интересно, что теперь думает о нас Айги, ошарашено промолчавший все три дня. В микроавтобусе мы обычно сидели рядом, и я иногда разговаривал с ним об искусстве, но в основном слушал его ни к кому не обращенные реплики. Вообще, разговаривает он как будто сам с собой. Глядя в окно нашего микроавтобуса, роняет рассудительные, крестьянского толка, замечания, одобряющие местную природу и ведение хозяйства: «Хм, хорошая земля!», «О, кукуруза! Высокая!»

На четвертый день четверо уехали, остались мы с Юликом, поселились в квартире Эриха. И тут уже я оказался в ситуации Айги. Ровесники они, понимаешь ли. Бесконечные недомолвки, секретные хмыки, намеки на эротические обстоятельства, в которые я не посвящен. Вполголоса обсуждают проходящих женщин. Я пару раз давал понять, что и мне где-то, в общем, отчасти не чужда эта тема. Бесполезно. Хихикают между собой. Потом, виновато посерьезнев и внутренне собравшись, Эрих заводит со мной очередной разговор – об искусстве.

Но какие-то темы обсуждались совместно, еда например. Венская еда – о, это отдельная тема. Почему-то никак не привыкнешь, что принесут тебе какой-нибудь «венский шницель», по меткому выражению Юлика, величиной с лопату, да еще этих лопат две, одна на другой, и они свешиваются по краям немаленькой тарелки. Я пустился во все тяжкие. Если собраться и вспомнить, еще и сейчас можно как-то ощутить вкус супа с кнедлями из печени косули или тех копченостей, что подают в окраинных венских харчевнях.