Алексей Парин - Хроника города Леонска

Толпа взревела. Ничего столь наглого от предыдущих мэров за последние двадцать пять лет по меньшей мере люди не слышали.

– Мы не астраханцы!

– Требуем открытого обсуждения!

– Мы не можем жить без львов!

– Верните нам наше святое!

– Мы потеряли все!

– Свободу леонским львам!

Тут слово взял Иван Бурмистров. Он в кризисных ситуациях сохранял удивительное спокойствие. То есть потом он за это платил страшными непрекращающимися мигренями и отнимающейся спиной, но при атаке вражьих сил всегда крепко держал стойку. Его коллеги Людвиг и Илья в таких ситуациях полностью теряли самообладание.

– Мне кажется, мы должны принять это условие. Если такой выдающийся человек, как господин Фиш, предлагает нам переговоры, мы не можем от них отказываться. Искать правду наверху, в Москве, не имеет смысла. Мы знаем, что нашему мэру даны особые полномочия. Поэтому давайте соберемся с силами и выберем того, кто может поговорить от нашего лица ясно и честно.

Люди замолкли. Послышались громкие вздохи, возгласы типа «Он прав!», «Не впадайте в отчаяние», но потом наступила тишина.

Валерия Петровна, не выходя вперед, произнесла несколько слов по-ораторски весомо:

– Мне кажется, как раз Ивана Бурмистрова и надо отправить на переговоры к мэру.

Иван побледнел и резко возразил:

– Нам, взрослым людям, слишком очевидны мотивы наших контрагентов. Надо отправить на беседу молодого человека.

– Давайте отправим туда Дмитрия Бибикова, – сказал Марик своим вибрирующим альтом. – Это безупречная кандидатура.

– Но есть еще один человек, которому я бы доверил нашу общую судьбу с бóльшим основанием, – возразил Иван. – Я говорю о Марке Волкове. На Золотом поле его знают года три как человека цельного и непредвзятого. К тому же у него ясный ум. А что ему всего пять лет, так это в данном случае скорее преимущество. Наши истины будут говорить почти что устами младенца.

Нельзя сказать, чтобы это предложение было встречено единодушным одобрением. Послышались выкрики других имен, новые предложения, и пришлось выбрать полевого секретаря, чтобы провести честное голосование. В результате недолгого обсуждения в списке кандидатов остались пятеро. Первые трое – Митя, Иван, Марк. Четвертый – Никита Морозов-Морозини, самый старый житель города, возрастом девяносто четыре года, который всю свою жизнь прожил честно, занимаясь нотариальными делами. А пятой оказалась женщина, Ксения Долина, дирижерша, которая недавно с блеском победила на международном конкурсе в Берлине. Собственно, ее выдвинули пылкие юноши, которые не хотели мириться с отсутствием женщин в списке претендентов.

Кажется, больше всех волновалась во время голосования Валерия Петровна. Я на нее просто не мог смотреть. В этот момент ее страстная любовь к внуку прорвалась наружу в полном объеме.

Собралось на нашем сборище двадцать шесть тысяч восемьсот десять человек. Результаты голосования дали довольно неожиданные результаты. На последнем месте оказался наш старичок Морозов, на предпоследнем Ксения, на третьем с конца Митя, на втором от начала Иван. А Марк собрал десять тысяч триста пятьдесят два голоса.

Когда секретарь произнес это вслух, Валерия Петровна разрыдалась.

– Я знала, – сказала она, – что у этого мальчика большое будущее.

Я пришел домой и сразу отправился к себе на второй этаж. Как правило, возвращаясь вечером домой, я звонил Соне и спрашивал, не найдется ли у нее полчасика для меня. Но тут весь Сонин этаж был ярко освещен, оттуда слышались через окна какие-то оглушительные возгласы, и мне стало ясно, что соваться туда не стоит.

Я не хотел есть, но устроить себе что-то приятное мне было необходимо. Я взял бутылку бордо, Chateau Haut-Brion, хорошего 2005 года. Ее мне подарил Митя Бибиков на Рождество, и я тогда сразу предощутил счастье. Французских сыров в холодильнике было достаточно, я соорудил себе красивую композицию с виноградом и грушей и отправился со всем этим уютным хозяйством в гостиную. Устроился на диване, включил нашего любимого Сент-Коломба, которому ей-богу нет равных, и принялся отмокать от произошедшего на Золотом поле.

Я вслед за Валерией Петровной готов был повторить, что многого ожидаю от Марка. Но так быстро! Это все же для меня стало загадкой. И чего ждать от его встречи с этим ужасным Фишóм, совсем непонятно. Марк ясен умом, и обольстить его невозможно, но он же ребенок, еще играет в лего, слушает детские передачи…

Мне не суждено было в тот день додумать все это. В дверь резко позвонили, коротко, агрессивно.

На пороге стояла Соня, вся в красных пятнах, глаза вылезали из орбит, в руках какие-то бумаги.

– Соня, милая, шушу, кариссима, как я рад, что ты пришла! Я сижу пью бордо, думаю об этой жуткой истории со статуями…

– Мне никакого дела нет до ваших статуй. У меня тут жизнь валится в тартарары. – Она быстро прошла в гостиную, швырнула на стол бумаги и плюхнулась в кресло. – Налей мне выпить. Я не хочу вина. Дай мне виски. Или водки. И кусок черного хлеба.

Я буквально заметался. Люблю я Соню до сих пор, и тогда любил тоже, и что такое у нее произошло, в толк взять не мог. Постоял на кухне минуту как вкопанный, потом ко мне вернулись силы. Я схватил бутылку водки из морозильника, отрезал по-быстрому хлеба и бросился к Соне прямо бегом, откуда только силы взялись в мои годы.

– Соня, чудесная, выпей, тебе полегчает…

– Нет, мне сегодня не полегчает, не надейся! Он хлопнул дверью и уехал. Сказал, что ненавидит меня и уезжает навсегда.

– Ты говоришь о Гидо?

– Ханя, о ком я еще могу говорить? Ты меня знаешь как облупленную, все происходило у тебя на глазах, ты понимаешь, как я в него влюбилась!

– Да, Соня, все это я знаю. Только мне неизвестно многое другое. А без этого я не смогу дать тебе дельный совет. Он тебя любит?

Соня ответила не сразу. После двух рюмок водки ей и вправду полегчало, и она могла теперь говорить членораздельно. Хоть и с черным хлебом во рту.

– Наверное, нет. Он очень красиво говорит и по-немецки, и по-итальянски, и я люблю его речь до безумия. В самом голосе столько обаяния, страсти, внутреннего кипения. А по натуре он холодный, как кусок горного льда. Голос как будто принадлежит другому человеку…

– Почему же ты сейчас это говоришь? Ведь ты же любишь его. Кого же? Голос? Мужчину?

– Я, наверное, люблю обладателя этого голоса. Того, на которого этот голос был запланирован. Ты же меня знаешь, Ханя, я всегда могу смотреть на себя со стороны, но это не мешает мне оставаться такой, какая я есть. Я его люблю все равно. Мужчину? Это слово ему не подходит.

Эта фраза меня, грешного, порадовала, но виду я не подал.