Николай Адлерберг - Из Рима в Иерусалим. Сочинения графа Николая Адлерберга

Лишь только достигли мы Иерусалима, как нетерпение поклониться заключенным в его стенах святыням возрастало в нас с каждым мгновением. Между тем непреодолимое препятствие представилось нам у самых ворот св. города неожиданно, как бы для того, чтобы подвергнуть наше терпение еще последнему искушению.

Кто, умственно следя за движением моего слабого пера, достиг со мной цели моего странствования, преодолел все препятствия, представлявшиеся карантинами и трудностями морского путешествия, и, разделяя все мои ощущения, теперь остановился со мной под стенами Иерусалима; кто не читал, может быть, других описаний святых мест более удачных и красноречивых, и с нетерпением стремится увидеть, хотя моими глазами, ту землю, где исполнилось предопределение Божие о спасении мира – тот легко поймет, до какой степени мы были огорчены невозможностью проникнуть в город, которого ворота, за несколько минут до нашего прибытия, были заперты, ради пятницы – дня, в который мухаммедане иерусалимские около полудня толпами стекаются для общей молитвы в бывший храм Соломона, преобразованный в их главную мечеть; на это время в городе все выезды запираются, и даже привратники отходят от своих мест. Таким образом, не было никакой возможности, даже посредством просьб и денег, войти в город. Мы стучались в ворота, вызывали сторожей, но голос наш терялся в воздухе, и мы тщетно ждали. Вот первое тяжкое ощущение и как бы некоторый заслуженный упрек христианам, посещающим землю, которая, без сомнения, принадлежала бы им, если бы они были того достойны. Власть над нею неверных ясно изображает заслуженный гнев Божий; мухаммедане, владея этими святынями, не понимают того, чем владеют; следовательно, для них это не душевное сокровище, не награда веры. Их неверие не уменьшает славы Божией, ни святости Иерусалима, но, конечно, недостаток веры в самих христианах лишает их благодати иметь эти памятники святыни в своих руках и воздавать им от глубины души то почитание, какое им подобает.

На каждом шагу я более и более испытывал это ощущение, ибо душа моя скорбела, когда, войдя уже в Иерусалим, я для посещения Гроба Господня должен был униженно просить, чтоб мусульмане удостоили побеспокоиться открыть мне двери храма не в определенное, по их усмотрению, время.

Пора жает вас та кже неприличие при самом входе в Храм Воскресения: в нескольких шагах от Гроба Господня, в таком же почти расстоянии от Голгофы, внутри самой церкви, вы видите сторожей храма, которые, владея ключами входа, сидят на диванах и в самой церкви пьют кофе, курят трубки, разговаривают и считают деньги, платимые христианами за вход, в то время как эти святые стены должны бы были лишь оглашаться молитвой и наполняться благовонием кадил.

Но, к несчастью, устранить эти богохульства и исторгнуть ныне Иерусалим из рук неверных еще не во власти христиан.

Не менее прямым упреком для христианина служит настоящее положение Крестного Пути . Так называется дорога, ведущая через город от дома Пилата на Голгофу. Этот последний «путь», по которому проведена была жертва нашего искупления от места судилища к месту казни, таинственный путь, по которому Спаситель мира, обреченный на распятие, нес на изнуренных раменах древо своей смерти, древо жизни для людей, святой путь, который бы должно, отделив как особый храм, сберегать в страхе веры и любви, – ныне представляет простую неопрятную улицу, служащую наравне с другими публичными улицами сообщением в этой части города. По ней, без внимания к святым воспоминаниям, которых она была немая свидетельница, народ бродит шумно и, оскверняя эти следы беззаботным криком и нечистотой, проводит по ней своих лошадей, верблюдов и ослов…

Возвратимся теперь к той точке, где я прервал нить своего рассказа. Итак, городские выезды были заперты. Подойдя к Иерусалиму со стороны Яффы, мы остановились перед Воротами Возлюбленного (Баб-эль-Кзхалиль), они также носят название Яффских. Зной был жесточайший! Я соскочил с усталого коня и, прислонясь к воротам, старался отыскать хоть маленький уголок тени, чтоб свободнее перевести дух на этой раскаленной песчаной поверхности. Мало-помалу стекалось из разных окрестностей множество людей, которые, подобно нам, желая проникнуть в город, ожидали возвращения сторожей от молитвы. При этом случае узнал я, что в Иерусалиме еще строже, нежели в других восточных городах, соблюдается предосторожность запирать ворота в день пятницы. Между жителями существует старинное предание, что когда-нибудь в пятницу, во время всеобщей молитвы народной, неожиданно подойдут к стенам Иерусалима многочисленные толпы вооруженных гяуров (неверных, как называют они христиан), которые, нахлынув со всех сторон, завладеют городом и, устремясь на главную мечеть, древний храм Соломона, наполненную погруженными в молитву жителями, огнем и мечом уничтожат поклонников Мухаммеда. Между прочими теснились сквозь толпу три путешественника, американец и два немца, которые, заметя в нас европейцев, вступили с нами в разговор. Все трое, обвешанные оружием, имели на себе самые смешные одеяния. Немцы говорили мало и нехотя, и, по скупости отпускаемых ими слов, я не мог судить ни о цели их прибытия в Иерусалим, ни о их будущих предположениях; американец же, веселого и довольно опрометчивого нрава, находил принужденную нашу остановку у ворот более смешной и неприятной в физическом отношении, нежели унизительной в умственном и религиозном смысле. Он сам начал нам рассказывать свои оригинальные впечатления и описывал планы предстоящего ему путешествия.

– Теперь я из Америки, – говорил он. – Взгляну на Иерусалим, пробуду здесь часов двенадцать, а потом потороплюсь через пустыню пробраться в Египет, полюбоваться пирамидами; проживу несколько времени в знаменитом Каире, и оттуда через Суэз отправлюсь в Индию.

Иерусалим обнесен довольно плохими зубчатыми каменными стенами, за которыми в главных пунктах, на углах и городских выездах, поставлены чугунные орудия разных калибров. Вдоль стен пролегают рвы, некогда глубокие, ныне же полузасыпавшиеся, за исключением тех мест, где природные овраги служат им дном. По настоящим понятиям военного искусства укрепление Иерусалима не только весьма слабо, но почти ничтожно.

Сохранившаяся в некоторых описаниях важность оборонительного положения Иерусалима совершенно неосновательна, и разве только может быть допущена в самом тесном, относительном смысле; оборона эта могла бы считаться значительной и сильной, если бы военное искусство, подавшееся столь быстрыми шагами к усовершенствованию, не изменило древних осадных правил; поэтому те самые преграды, которые стоили стольких трудов и столько крови во времена Тита и при последовавших затем осадах, когда воины сражались только холодным оружием, составляют лишь слабую, кратковременную преграду правильной осаде новейших времен.