Дмитрий Якушкин - Парижские истории

Я знаю одну такую продавщицу, работавшую раньше в типографии фотографом. Валери принципиально отказывается брать сувениры, выживает с трудом, но придерживается старых принципов. Торговля книгами не столько заработок, сколько образ жизни. Ее устраивает место — оно «книжное» и привлекает более серьезную клиентуру. Валери рассказывает мне о покупателях, которые могут прийти и заплатить только за одну книгу 300 евро. (На набережных 300 евро считается неплохой ежедневной выручкой, а так в среднем они рассчитывают евро на 100.) И рядом с Валери продавцы близкие ей по духу. Вот сосед справа отказался продать какому-то американцу книгу XVII века, узнав, что тот собрался вырвать страницы и использовать антикварную обложку, чтобы переплести свой ежедневник.

Ну и какие в целом веяния, с ее слов? Много книг покупают бразильцы — у них дома книги стоят дороже. Летом быстро расхватывают Камю — «Чуму» и «Постороннего». Популярны Сент-Экзюпери, Дюма, Бодлер, Рембо, Верлен, Пруст, но в принципе с каждым годом литературу знают все хуже, познания останавливаются на «Маленьком принце». Пятнадцать лет назад хорошо раскупались Колетт и Мопассан, тогда это были даже бестселлеры.

Если раньше на набережных можно было прилично заработать, то сейчас случается так, что за весь день нет ни одной продажи. Хорошо расходятся журналы «Пари-матч» с французскими и интернациональными «иконами» — Брижит Бардо, Мэрилин Монро, Сержем Генсбуром.

Одной из самых продаваемых книг на набережных остается «Праздник, который всегда с тобой» Эрнеста Хемингуэя. Его биограф и друг, американский писатель Аарон Хотчнер вспоминает (в связи с выходом обновленной версии знаменитых воспоминаний, в которые внук Хемингуэя внес изменения, и встал вопрос о правомерности такой редактуры), как в 1956 году они сидели в парижском отеле «Ритц» вместе с его управляющим Чарлзом Ритцом. Ритц поинтересовался у Хемингуэя, помнит ли тот, что в гостинице в складском помещении с 1930 года хранится оставленный писателем сундук. Хемингуэй об этом забыл, знал только, что в двадцатые годы Луи Виттон изготовил для него специальный саквояж.

Ритц распорядился, чтобы принесли сундук. Там лежали старые счета, письма, ручки, лыжная экипировка, записки, охотничьи и рыболовные принадлежности, и под всем этим, на самом дне — две пачки записных книжек. Как известно, писатель ничего не выбрасывал, копил записи, документы, чеки, переписку. В 1957 году он отдал напечатать книжки своему секретарю. Так случай помог книге не пропасть. Виктор Некрасов написал: «Перечитайте „Фиесту“ или „Праздник…“, и вы увидите, с каким наслаждением он просто перечисляет улицы, по которым ходит». Несмотря на то, что время действия — двадцатые годы, книга может служить путеводителем по городу.

У Хемингуэя описаны конкретные дома, даются адреса лавок и ресторанов, и в общем-то неважно, что одни закрылись, другие переехали. Как, например, книжная лавка «Шекспир и компания», которая во времена американского классика находилась на улице Одеон. Во время оккупации немцы магазин закрыли, после войны он возродился на новом месте — напротив Нотр-Дама, на первой линии рядом с букинистами набережных. Сейчас это популярное место для всех англоязычных студентов и экспатов. Магазин снимают в кино. Я люблю сюда заходить, чтобы убедиться, что всё на месте. Я помню легендарного хозяина Джорджа Уитмана, который скончался в возрасте 98 лет (сейчас магазином управляет его дочь). Уитман разрешал жить на втором этаже студентам, за это они отрабатывали какое-то время в магазине. В одном из проходов в магазине на стене есть такая надпись: «Будьте доброжелательны к посетителям, вдруг это к вам заглянул переодетый ангел».

Кажется, у Эренбурга прочел, что на набережных торговали среди прочих теми книгами, которые постояльцы оставляли в близлежащих отелях. Звучит изящно. Сейчас наоборот: приличные гостиницы выставляют в шкафах книжные коллекции. По их корешкам узнаешь рейтинг современных предпочтений, проявляемых людьми на отдыхе.

Книги приносят дворники с помоек, их оставляют в метро и в электричках. Существуют перекупщики, которые обходят аукционы. Распродаются частные собрания. Причины, как и во всем мире: переезд на новую квартиру, где нет места, уход из жизни владельца… Есть книжный развал, работающий по выходным дням в парке Жоржа Брассенса на самой окраине 15-го округа. Там более профессиональная атмосфера, напоминающая московские нумизматические точки, люди приезжают специально. И тоже можно наблюдать, как приносят в пакетах, в драных сумках по две-три книги, оставшиеся в наследство, забытые в гостинице: «Посмотрите, это может вам подойти?» Особенно производят впечатление коробки, в которых свалены небольшого формата книги начала ХIХ века, прекрасно изданные по канонам времени, которые продают практически на вес.

Поэт Поль Валери в речи, посвященной памяти другого писателя — Анатоля Франса, — позволил себе такую сентенцию: «Как мучительно видеть эти стопки книг, парапеты философских трудов, которые выстраиваются на набережной, эти мильоны томов и брошюр, скопившихся на берегах Сены, будто обломки после интеллектуального кораблекрушения».

В Лондоне я зашел как-то в большой антикварный книжный магазин недалеко от Пикадилли и спросил, есть ли у них книга Гертруды Стайн «Париж». Мне принесли издание 1940 года за 175 фунтов. Почему так дорого? Продавец объяснил: потому, что сохранилась бумажная суперобложка того времени, а многие люди, как правило, снимали их и выбрасывали.

В «Париже» Гертруда Стайн написала о том, как чувствовали себя американцы, эмигрировавшие в Европу: «Причина, по которой мы все органично вписались в жизнь во Франции, состоит в том, что хоть эта страна и имеет научные разработки, и применяет машины, и использует электричество, в ней не считают, что всё это имеет отношение к тому, как надо жить. Жизнь состоит из традиций и человеческой натуры».

Вступая в разговор с букинистом, ты берешь на себя некоторое обязательство приобрести у него хотя бы что-нибудь. Купить книгу на набережной — не совсем то же самое, что и в магазине. Все удовольствие в необязательности этого шага. У тебя полная свобода выбора, надо прислушаться к интуиции. Потом будешь помнить, что и где купил.

В Люксембургском саду и в других парижских парках за стулья надо было платить, а ходить по лужайкам запрещалось. Это не увязывается со сложившимся образом Парижа как города вольных нравов, но французское общество еще относительно недавно было достаточно строгим, традиционалистским и патриархальным. Женщинам, например, не разрешалось открывать счета в банке, студенткам — носить брюки, а события мая шестьдесят восьмого года отчасти вспыхнули как протест против разделения студенческих общежитий на женские и мужские.