Николай Ломакин - Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов (сборник)

Однако она не могла уйти, не простившись, не сказав ни слова. Тихонько, почти шепотом, окликнула:

– Брат…

Но Михаил Строгов жестом остановил ее. Тяжкий вздох вырвался из груди девушки, и она вышла из залы.

Михаил ложиться не стал. Он бы не смог заснуть даже на час. Он чувствовал боль в плече, в том месте, которого коснулся хлыст проезжего грубияна, как будто там остался ожог.

Он сотворил вечернюю молитву, а потом еще пробормотал еле слышно:

– За родину и государя!

Но все же он испытывал непоборимую потребность узнать, кто был тот человек, что ударил его, откуда он взялся, куда спешил. Что до его лица, эти черты так глубоко отпечатались у него в памяти, что он не мог опасаться их забыть.

Строгов послал за станционным смотрителем.

Тот, сибиряк старого закала, тотчас явился и, глядя на молодого человека чуть свысока, ждал вопросов.

– Ты здешний? – осведомился Михаил.

– Да.

– Тебе знаком тот человек, что забрал моих лошадей?

– Нет.

– Ты его никогда прежде не видел?

– Никогда.

– Как думаешь, кто этот человек?

– Барин, который умеет добиться, чтобы его слушались!

Взгляд Михаила Строгова, словно кинжал, вонзился в сердце сибиряка, но станционный смотритель глаз не отвел.

– Ты смеешь меня осуждать? – выкрикнул Михаил.

– Да, – отвечал сибиряк. – Потому как есть вещи, которых и простому купцу негоже терпеть, надобно ответить!

– Такие вещи, как удар хлыста?

– Такие самые, молодой человек. Мне и по годам, и по силам тебе это сказать!

Михаил Строгов подошел к станционному смотрителю, положил ему на плечи две могучие руки и произнес исключительно спокойно:

– Ступай-ка отсюда, мой друг. Ступай, не то я тебя убью!

На сей раз смотритель понял его.

– Так-то мне больше по душе, – буркнул он.

И удалился, не прибавив ни слова.

Назавтра, 24 июля, в восемь часов утра, тарантас был запряжен тройкой сильных лошадей. Михаил Строгов и Надя сели в него, и город Ишим, оставивший у обоих такое ужасное воспоминание, вскоре исчез за поворотом дороги.

На всех станциях, где они останавливались в тот день, Михаил Строгов справлялся о берлине и неизменно убеждался, что она по-прежнему катит к Иркутску, опережая его, и неизвестный путник, торопясь так же, как он, мчит по степи, не теряя ни минуты.

В четыре часа дня, проехав семьдесят пять верст до станции Абатское, они должны были переправиться через реку Ишим, один из главных притоков Иртыша.

Эта задача оказалась несколько труднее, чем переправа через Тобол. У Ишима в этих местах и впрямь довольно быстрое течение. Зимой все реки и ручьи сибирской степи покрываются льдом толщиной в несколько футов, тогда по ним так удобно проезжать, что их можно даже не заметить, ведь русло скрывается под пышным снеговым ковром, эта белая пелена любой водоем равняет со степью, но летом путников на переправе могут ждать большие трудности.

И действительно: чтобы перебраться через Ишим, понадобилось два часа, это вывело Михаила Строгова из терпения. Он был расстроен тем сильнее, что паромщики сообщили ему отнюдь не ободряющие вести насчет ханского нашествия.

Если верить молве, какие-то лазутчики Феофар-хана уже появлялись на берегах Ишима в нижнем его течении, в южной части Тобольской губернии.

Омск находился в большой опасности. Ходили слухи, будто на границе кочевья больших киргизских орд состоялся сговор между сибирскими воинскими частями и людьми ханов, что совсем не на пользу русским, позиции которых в том краю очень слабы. Потому-то эти войска отступают, следовательно, и крестьянам губернии остается только уносить ноги. Рассказывали о жутких зверствах, творимых захватчиками, о грабежах, кражах, поджогах, убийствах. Такова азиатская манера вести войну. Вот жители и разбегаются во все концы при приближении авангарда Феофар-хана. А коль скоро и городки, и деревни пустели, Михаил Строгов больше всего боялся, что у него начнутся затруднения с транспортными средствами. Поэтому он отчаянно стремился попасть в Омск как можно скорее. Может быть, проехав этот город, он сумеет опередить ханских лазутчиков, что движутся вниз по долине Иртыша, и тогда дорога на Иркутск окажется свободна.

Именно в том месте, где тарантас и его пассажиры переправлялись через реку, заканчивалась «Ишимская оборонительная линия», как на языке военных зовется цепь сторожевых вышек или малых фортов, что тянется от южной границы Сибири верст на четыреста (427 километров) в глубь страны. Встарь эти малые форты были заняты казачьими частями, оборонявшими край как от киргизов, так и от любыхдругих опасных пришельцев. Но от фортов, покинутых с той поры, как московское правительство сочло, что все эти орды окончательно и бесповоротно покорены, не было никакой пользы именно теперь, когда они могли бы так пригодиться! Впрочем, по большей части форты эти были дотла сожжены, дым от их пожаров, поднимавшийся за горизонтом, на который указывали Михаилу Строгову паромщики, свидетельствовал о том, что неприятельский авангард близок.

Как только паром переправил тарантас и упряжку на правый берег Ишима, скачка по степи возобновилась со всей возможной скоростью.

Было семь часов вечера. День выдался очень пасмурный, несколько раз выпадали дожди с грозами, они прибили дорожную пыль, благодаря чему ехать стало лучше.

После того что случилось на почтовой станции в Ишиме, Михаил Строгов замкнулся, все больше молчал. Тем не менее он по-прежнему заботливо старался оберегать Надю от тягот этой гонки без остановок и передышек, хотя девушка не жаловалась. Она бы хотела одного: чтобы у лошадей, запряженных в тарантас, выросли крылья. Внутренний голос упорно твердил ей, что ее спутник спешит в Иркутск еще больше, чем она. Но сколько еще верст до цели!

Приходила ей на ум и мысль, что если ханские войска захватили Омск, матери Михаила Строгова угрожает опасность, которая должна безмерно тревожить ее сына, и, может быть, этого одного довольно, чтобы объяснить его нетерпение: он просто хочет скорее оказаться рядом с ней.

Итак, наступил момент, когда Надя решила, что должна поговорить с ним о старой Марфе, о том, какой одинокой она, возможно, чувствует себя сейчас, когда вокруг разыгрываются столь грозные события.

– Ты не получал никаких вестей о своей матери после вторжения? – спросила она.

– Нет, Надя. Последнее письмо, которое она мне прислала, написано два месяца назад, но вести, которые оно принесло, для меня отрадны. Марфа сильная и храбрая женщина, истинная сибирячка. Наперекор своему возрасту она сохраняет всю свойственную ей силу духа. Страдания ее не сломят.

– Я непременно увижу ее, брат, – сказала Надя с живостью. – Ты зовешь меня сестрой, ведь это значит, что я дочь Марфы!