Лев Гумилевский - Четыре вечера на мертвом корабле

То, что создавалось годами, разрушалось в одни час.

В сумерки все было кончено: домашний скарб был припрятан, арбы погружены, верблюды навьючены, всадники вооружены. Седой текинец взгромоздился на маленького ослика, так что босые ноги его почти доставали до земли. К его седлу привязали первого верблюда, к этому — второго, и так до конца в длинную цепь. Караван был готов. Текинец дал знак своей палкой и больше уже не оглядывался назад.

Навьюченный на верблюдов, по­груженный в арбы поселок тронулся в путь. Мужчины были угрюмы. Женщины всхлипывали. Дети смеялись.

Раим сидел впереди Кениссоры на его верблюде и смотрел восхи­щенно вперед. Медленной, важной поступью, как муллы, идущие на молитву, шли друг за другом верблюды. Весь поезд, похожий на тело огромного животного, то взбираясь на песчаные бугры, то пропадая головой или хвостом в котловине, то вытягиваясь стрелою, то извиваясь таинственной тропой, мерно подвигался вперед.

Оазис, занятый поселком и его полями, скоро кончился. Караван вдруг очутился в пустыне. Раим напрасно смотрел вперед. Ни ночью, ни на рассвете, покрывшем бронзовыми тенями песчаную пустыню, не увидел он ни малейшего следа пути, по которому текинец вел за собой караван. Не было впереди дороги, не оставлял караван и сзади себя протоптанной верблюдами тропы: тотчас же зыбкая почва глотала следы и нечувствуемый ветерок, похожий на теплое дыхание пустыни, заметал их неясные тени.

— Он знает дорогу? — тихонько толкнул Раим своего покровителя, дремавшего за его спиной.

Кениссора усмехнулся.

— Не бойся, он не собьется с пути! Верблюды помогают ему, они держат путь на ближайшую воду!

Ночь Раим продремал на верблюде. Днем был короткий привал в мертвой пустыне у огромного кирпичного купола, одиноко маячившего в песках. В этот купол, со стороны, откуда реже всего дуют ветры, в небольшое отверстие входили друг за другом все беглецы, чтобы забрать волы для верблюдов в свои опустевшие сосуды.

Раим обежал водохранилище. Кениссора смотрел на него с улыбкой.

— Кто это строил? — допрашивал мальчик.

— Тамерлан! — важно ответил Кениссора.

— Что это такое?

— Кудук. Водохранилище для караванов.

— Зачем на нем колпак?

— Чтобы не испарялась вода, чтобы не заносили пески колодца! — отвечал Кениссора.

Отдых продолжался недолго. Лишь только косые лучи расплавленного солнца перестали палить с непереносимою силою, караван' двинулся дальше. В эти дни ранней весны пески Кара-Кума еще были живы. Серыми камнями лежали, греясь на солнце, угрюмые черепахи. На глинистых впадинах, ещё хранивших в себе влагу стаявшего снега, в несожженном еще саксауле, торчали иногда головы аистов. На пригорках, не трогаясь с места при приближении каравана, сидели орлы; на фоне безбрежной пустыни они казались огромными.

И часто на голой полянке среди заглохших корней саксаула, крепких, как железо, высились хорошенькие деревца ассафетиды, испускавшей из своих желто-зеленых цветов одуряющий, тошнотворный запах, гнавший от них все живое.

Вечером каравановожатый дал знак к большому привалу в крошечном оазисе у развалин какой-то опустевшей деревушки. Вокруг нее среди запущенных полей, среди загрязненных канав, орошавших их когда-то, торчали глиняные башенки, узкие и высокие.

— Сторожевые столбы! — ткнул на них пальцем Кениссора и поправил оружие за поясом. — Здесь хорошо береглись от разбойников!

Мальчик посмотрел на него с удивлением. Он усмехнулся, потом вздохнул:

— И все-таки не убереглись. Пришлось уйти!

— Зачем?

— Басмачи заставили их уйти. Наш вожатый хорошо знает путь да плохо выбирает ночлег! Ну, сходи, Раим!

Караван остановился и вдруг рассыпался. Развалины оживились. Темно-вишневые халаты мужчин, высокие колпаки на головах женщин и малиновые шарфы на их шеях расцветили горячий воздух. Рев верблюдов, крики детей, ворчание голодных собак, сопровождавших хозяев, звон посуды — все это наполнило гулом разрушенные сакли, развалившиеся стены дворов.

Уже веселые огни костров струили к небу ровные столбики дыма, охваченные у основания клочьями светлого пламени. Верблюды, кони, собаки и люди разместились в камнях развалин. На сторожевых башенках мелькнули винтовки караульных. Возле них, по окраинам полей каменными изваяниями застыли мрачные фигуры собак, стороживших покой каравана.

Потом все стихло.

Отец ушел с ружьем в караульную стражу. Дети остались в сакле. Раим лежал на полу, на кошмах, под бараньим тулупом. Алла уснула, едва дотронувшись до постели. Но Раим еще смотрел в огромную дыру на потолке сакли, считая звезды, и слушал, как за саклею потрескивали последние угли костра и седой текинец говорил тихо:

— Мы все здесь — и туркмены, и текинцы, и киргизы — разбойный народ. Одни только сарты завели на базарах палатки и наживают золото. А на нас старики радовались, когда мы возвращались с набегов. Я сам атаманствовал долго, оттого и знаю Черные Пески, как свою ладонь.

В молодости и я был сардаром…

Он вздохнул и такими же сочувственными вздохами ответили ему слушатели.

— И раз мы отправились поживиться в персидский поселок. Только персы нас встретили ружейным огнем — кто-то нас предал! Я сам очутился в плену, был посажен на цепь и просидел на цепи три года, в вонючей яме — ночью, а днем — во дворе, рядом с собакой! Три года!

— Как ты ушел?

— Меня выкупил родственник. Он обменял меня на пленного перса. Я отработал ему за это сто двадцать туманов…

А перс стоил всего лишь двадцать!

Старик усмехнулся.

— Но я скоро расплатился за свой выкуп!

Он замолчал и кто-то, должно быть, Сураф, отозвался из тишины:

— Дехкане никогда не любили русского царя и царской стражи, наполнявшей все щели Туркестана, но тогда мы могли жить покойнее и разводить скотину, сеять джугару, кукурузу и рис, а сейчас мы должны скитаться или уходить в Афганистан. Зачем новая русская власть не выметет из Кара-Кума басмачей?

— Ты лучше скажи, что им нужно, этим басмачам?

— Они не могут не разбойничать, как дехкан не может не сеять джугары!

— Особенно когда им платят за это. О, Туркестан — лакомый кусок.

— Разве персы недовольны своей страной?

— Глазами персов глядят англичане…

Над Раимом в отверстие разрушенного потолка все звезды сияли глазами страшных персов, англичан и басмачей. Он торопливо закрылся с головою тулупом и сжался в комок. Черный страх заползал под овчины, и мальчик дрожал, тоскуя от невозможности забиться в камни, в землю, в песок, чтобы спрятаться от разбойничьих рук.