Максимилиан Кравков - Зашифрованный план (Повести, рассказы)

— Вы ручались за этих людей на Джинде. За прорывщиков и лодырей. Теперь и расхлебывайте. Чем перекрыть прикажете прорыв? Кого судить, я вас спрашиваю, за это?!

Письмо Бурьянова разорвано в клочья.

— И очки еще новой авантюрой втирают, — заорал он, словно впервые заметил Ефима Ивановича. — Ничего ему не давать!

— Положим, взрывматериалы я дам! — возразил инженер. — Это моя обязанность и право!

— Ну и платите сами, если он где-нибудь сломает шею.

— Сам и заплачу, — согласился инженер.

К концу перепалки Ефим Иванович так упорно искал глазами взгляда управляющего, что тот, почуяв близкий скандал, постарался избежать неприятной встречи.

Ефим Иванович получил записку на динамитный склад и молча вышел, с размаху хлопнув дверью.

«Сволочь, гад, — думал он дорогой, вспоминая подробности разговора, — прогульщики, лодыри! Это те, кто в воде и трущобах Джинды бились за программу!»

Оскорбление, незаслуженно нанесенное всем, необычно остро почувствовалось им лично.

Маленько остыл. Ему предстояло получить аммонал. Поесть. Обязательно повидать Аришу. Отдохнуть и ночью же отправиться обратно.

Но после выпада управляющего появилось какое-то беспокойное чувство при мысли об обратной дороге. Упоение успехом освещало ему лишь сегодняшний день, а теперь думал о том, что будет завтра…

Было жарко и солнечно. Снег садился и таял, с гор, наверное, скатывались лавины.

«Ночью мороз стукнет, — успокаивал себя Ефим Иванович, — авось, как-нибудь проберусь».

Но чем ближе и ощутительнее становилось это возвращение, тем сильнее щемило его тоскливое предчувствие.

Поэтому мрачно, без обычного балагурства, получил он из склада коробку с аммоналом, капсюли и кружок шнура.

А тут подвернулся, как нарочно, знакомый десятник. Нелюбимый и вдобавок под мухой.

— Ну-ну, герой, — обратился он к Ефиму Ивановичу. — Слышали, как программу вы исполняете. Еще на соревнование нас вызывали!

Ефим Иванович сердито посмотрел на рыжее, веснушчатое лицо, в насмешливо прищуренные глаза.

Мимо шумной гурьбой возвращались со смены бабы. И это спасло от драки.

Увидали Ефима Ивановича, завизжали, затолкали локтями одну в красном платочке.

Ефим Иванович отодвинул рукой стоявшего на дороге парня и зашагал через лужи и снег к отставшей от толпы женщине.

Шли медленно, рука об руку, улыбались, а кругом алмазами вспышек сияло солнце по раздробленному снегу.

— По Гиблой тропе прошел, — повторила женщина. И прибавила тихо, ласково и горделиво: — Вот какой ты у меня!

И от этих чудесных слов растаяла недавняя тревога и такими нестоящими показались сегодняшние обиды.

Прежним следом возвращался Ефим Иванович. За день в горах произошли перемены. Лыжня, нечетко прогладившая корку наста, временами совсем исчезала. На крутом подъеме дорогу загромоздил навал сползшего снега. Это было предостережение!

Ныряя в ухабах, проваливаясь по пояс, Ефим Иванович перелез снеговой завал. Дальше подъем был положе, наст плотнее и веселое спокойствие опять овладело им.

Аммонал оттягивал заплечный мешок. Тяжесть напоминала о том ликовании, которое встретит его там, на Джинде. Мысли обгоняли действительность: мерзлота уже взорвана. Джиндцы выполнили программу, победили в трудном соревновании. И во всем этом славном деле не последнюю роль сыграет и он, Ефим Иванович… Хорошо! Не зря он, стало быть, путается на белом свете, не зря его любит голубоглазая Ариша!

В этих мечтах и не заметил, как добрался до ущелья. Почти совсем не запомнил его вчера.

— У-ух, высота какая! — жмурился он на скалы, выпершие из снега двумя полированными стенами. Взглянул и на небо. На востоке оно розовело — загоралась заря. Потер рукавицей замерзшее ухо и запнулся.

Впереди, на расстоянии метра от лыжи, раскрылась черная трещина провала.

Ефим Иванович круто вертнул направо. И почувствовал, как, оседая, под ним заколебался наст.

Отчаянно побежал к скале, а за ним, нагоняя, рушился снег пласт за пластом, расширяя пропасть.

Успел все же выскочить на твердое место и встал, прижимая руку к колотившемуся сердцу. Впереди, на снегу ущелья, словно пролили полосами чернила. В провалах чернела бездна, скрытая под висячим снежным мостом.

— Вот так попал! — невольно сорвалось. — А теперь куда?

А теперь даже назад идти было страшно. Может быть, наст, по которому он минуту назад проскочил, не выдержит повторного давления и провалится.

— Что же я, — в голос взмолился Ефим Иванович, — так и буду, как козел, на отстое стоять?..

Ощутил весь горький комизм своих слов и, махнув рукой, заскользил назад, напропалую. Благополучно выбрался из теснины. Облегченно передохнул.

— Буду такие места обходить.

А уж звезды бледнели в светлевшем небе. И розовым куполом засветился голец Хар-Азыр. Огибать ущелье было очень трудно. На перевале пришлось карабкаться через скалы, ухитряясь не выпустить лыжи и предохраняя коробку с капсюлями от случайного удара.

— Упаду — так с треском! — подшучивал над собой.

Показалась знакомая местность. Вправо огромная снеговая гора. А слева под обрывом — темная безгранная ширь. Уже близки мрачные гряды утёсов. Доберешься до них, свернешь и попадешь на площадку, от которой начинается карниз. Гиблая тропинка.

Ноги остановились, точно сразу отяжелели. Растерянно и смущенно улыбнулся. Было очень жалко себя и этого громадного и прекрасного мира, в котором он любил жить. Стал похож на ребенка, у которого сейчас собирались отнять драгоценную для него игрушку.

Но даже в эту трагическую минуту Ефим Иванович не вспомнил, что всякий путь имеет два направления.

Здесь, на горе, он знал только одно — идти вперед. И пошел. Чем дальше, тем более успокоенно. Шел немного печальный, немного торжественный, но шел настойчиво. А у самых утесов остановился, приготовляясь.

Подтянул потуже кушак, заправил в него полы азяма, завязал распустившийся ремешок унтов. Беспокойство пропало, мысль работала только в одном направлении — как бы изловчиться и безопасно пройти карниз.

Собранный и подтянутый, он шагнул из-за поворота на площадку…

В эту ночь на Джинде никто не сомкнул глаз.

Возвратился Филатыч, и настроение у артельщиков стало тверже. Уверились, что Ефим Иванович старается о гидравлике и не брошены они на произвол тайги и случая.

Разложили жаркий костер у места работы. Посменно бурили наледь и грелись у огня, подбрасывая в пламя хвойные ветви. Молотками гремела походная кузница, заправляя иступившийся инструмент.

Старался отчаянно комсомолец Костя. В руках у него шестигранный тяжелый стержень бура. В другой — молоток.

Поворот бура и — удар. Поворот — и удар. И так, пока не затупится бур.