Викторин Попов - Люди Большой Земли

Это было на исходе зимы. Шесть суток дул резкий нордовый ветер, ступишь с крыльца — отнесет метров на десять.

В этот день пекарь Антон Иванович замесил тесто, помыл руки и только что присел к миске со щами, когда в пекарню влетел сторож Павел.

— Русак какой-то пришел! — растерянно закричал ненец.

В дверях показался крупного сложения человек без шапки, с длинными волосами, в странной одежде, похожей на водолазный костюм, сшитый из старого оленьего совика.

— Какой сегодня день? — спросил вошедший и, как мешок с отрубями, опустился на скамью.

Зайцев метнулся на печку к календарю.

— Тридцатое.

— По моему расчету третье.

Пекарь опять к календарю, сорвал с гвоздем.

— Точно: тридцатое.

Опадающие на плечи и обтянутые лакированным ремешком смерзшиеся волосы странного гостя начали оттаивать.

— Кто вы будете? — спросил, наконец, пекарь, оправившись от первого изумления.

— Я — Травин, путешественник вокруг света на велосипеде.

— На велосипеде?!

— Помогите снять одежду, — не отвечая, попросил Травин.. — Сейчас я с Печоры, переход ужасный, заблудился… Чувствую, отморозил ноги…

Костюм разрезали сухарным ножом, ноги спустили в ледяную воду; пальцы действительно оказались обморожены.

— На велосипеде!!! — не мог притти в себя пекарь.

— Внесите, пожалуйста, его, он у сеней, — обратился Травин.

Гостя уложили в постель, и в ту же минуту безмятежно, словно новорожденный, он заснул.

Ночь. За стенами посвистывает стихающий ветер. Травин промычал во сне, полуоткрыл глаза на лампу, на бодрствовавшего пекаря. Травин сказал слово, и началась у них бессонница.

Около трех лет назад выехал он на велосипеде из Пскова на Ленинград, Вятку, Владивосток, Камчатку, через Японию южной полосою вдоль Китайской границы на Монголию, по Сибири, Туркестану на Каспий, Кавказ, в Крым, Украину, Белоруссию, Карелию, Лапландию, оттуда на Архангельск, Пинегу, Вайгач и теперь в Хабарово.

— Вот какие дела! — потирал руки обрадованный появлением человека пекарь.

Велосипедист развернул тетрадь с сотнями регистрационных печатей, подтверждающих путь следования — цветастые огромные печати ЦИК’ов Нацреспублик, скромные — окружных и волостных исполкомов, иероглифическая надпись японцев в Хакодате.

— Метели, туманы… — рассказывал Травин про поход с Печоры. — Продвигался не более пятнадцати километров в сутки. Пришлось выйти на лед и двигаться вблизи берега по компасу. У острова Песякова ушел на сорок километров в океан… Начала падать шерсть с одежды. Зароешься в снег, а она вмерзает клочьями. Перчатки обопрели, лепты свалялись, чувствую — мерзнут ноги. По льду ехать бы удобно, но все время метели, — ноги начали сдавать.

На двенадцатые сутки вышел на землю. У морского знака должен быть самоедский чум — ни знака, ни чума. Сперва подумал, что попал на маленький островок Чаячий, но прошел по циклометру более десяти километров — и нет конца. Иду еще четверо суток. Если это тундра, то, по карте, я встретил бы речку, а если о. Песяков, то давно пересек бы. Часы стали…

Сбился с круговых суток: день или ночь? По набою снега определяю, что я в океане, мелкой снеговой барханы, указывающей на близость берега, не приметно. Всюду равнина. Где я: на воде или на суше? Фанерной лопаткой, которой обычно разгребал снег для спанья, копал, копал, ни до чего не докопался. Повернул к югу…

— А питался-то как? — спросил пекарь, слушавший с напряженной неподвижностью лица.

— Два печенья утром, два вечером, а тут все вышло…

Только шоколад. Останавливаться больше получаса не могу, замерзаю…

— Наконец туман немного разошелся, — продолжал Тра вин, поморщившись от боли в обмороженных пальцах, — смотрю — не то чум, не то морской знак. Но вмиг все вновь затянуло густым молоком. Еще двое суток. Туман опять рассеялся. Замечаю бугор, приливную воду, но пролив не в два километра, как по масштабу между материком и о. Песяковым, а самое большее один. Тащу велосипед через набивной снег, по воде. Что такое? Берег закругляется, как Варандей. Беру северо-восточное направление, вдруг следы нарт. Следы лишь чуть припорошены. Километров через десять нагнал ненца. Тот испугался. Но потом предложил везти меня. Сесть — замерзнуть. Сложил велосипед на нарты, шагаю сам рядом…

— И дальше пойдешь? — серьезно спросил пекарь, пощипывая рыжие пучки «ягеля» на подбородке.

— Еще три года. Теперь через Ямал по северу Азии, затем Берингов пролив, Америка…

— Шесть лет значит, — заметил пекарь. — Вот незадача!

— С деньгами и по шоссе каждый сумеет, а вот так, без всего, когда люди кормят. Я хочу доказать, что велосипед может быть использован в любых условиях. Кроме того, я тренирую себя, ставлю рекорд выносливости.

— Эго для кого же? — высказал сомнение Антон Иванович.

— Вообще… рекодо!

Зайцев понимающе прищурил глаз.

— Ездишь от организации какой или по охоте?

— Сам по себе, индивидуал.

Пекарь задумался.

— Скажи, мил-товарищ, — обратился вдруг он к Травину, — а как же пятилетка в четыре года?

— То-есть как?

— Да так. Шесть лет, говорю, прогуляешь, а пятилетка, значит, мимо носа!..

Под утро разговор перешел на политические темы. Пекарь объяснял, что такое Генуя.

— Это, — говорил он, — так значит. Это — турецкий городок, где наши и ихние собрались. Ну, наши, конечно, одолевали…

Травин храпел.

Антон Иванович долго, всматривался в лицо занесенного полярным ветром сожителя.

Лето коротко: спешка, суматоха. Некогда ставить вехи — где день, где ночь. Все заняты по горло. Солнце не спит и по суткам ходит в золоте.

Только Травин не находит своего места. Вот уже несколько месяцев, как он в Хабарове. Создалась бытовая неловкость: ел и пил он с общего стола, а пая не вносил. Положение гостя не могло длиться без конца. Стали поговаривать о дармоедстве. Пальцы давно зажили и, следовательно, пора двигаться в путь. Людей занятых раздражало его безделье.

— Я путешествую принципиально без денег, — не раз с пафосом заявлял турист, — и обслуживаю себя собственным трудом.

Поначалу он принялся было расписывать вывески, но все понимали, что в Хабарове, где всего пять избушек, оживающих только на полярное лето, они не к чему. Проезжих не бывает, самоеды не грамотны, — не для троих же русских эти вывески!

Над входом в пекарню значилось — «пекарня». Кому это нужно? Помогал фельдшерице перекладывать печь, шил пояса для самоедов, возился с мотором, прилаживая его к госторговской лодке, но все между прочим, никто его труду серьезного значения не придавал.

Наконец, Травин решил уехать, избрав направление — Вайгач, Новая Земля.

Он выпросил в фактории несколько досок, сохраняемых как особая ценность на случай ремонта пекарни, и приступил к сооружению лодки. Спустя две недели она была готова. С мачтой и парусом, лодчонка, в которой можно было лишь сидеть, причем ноги упирались в нос, а спина касалась кормы. Каждый из нас отказался бы плавать в такой скорлупе даже в пруду зоологического сада.