Г Метельский - По кромке двух океанов

Распространенное со времен И. Д. Черского суждение о том, что мамонты, а заодно и волосатые носороги, ископаемые лошади погибли в результате похолодания климата, опровергнуто современной наукой. Все эти животные были великолепно приспособлены к суровому сухому континентальному климату тундростепей, по которым они бродили. Снега выпадало мало, и корм — мерзлые травы и кустарники — доставался без особого труда.

С потеплением картина резко изменилась. Сильные морозы сменились оттепелями, все чаще небо затягивалось тучами, начались обильные снегопады. Добывать корм из-под толщи снега мамонты не могли, и это привело их к гибели. Из их современников приспособились к новым условиям жизни и уцелели лишь овцебыки на севере Гренландии.

Мамонтов не успели записать в Красную книгу природы, и эти великаны, кормившие и одевавшие первобытного человека, исчезли с лица Земли. Много ли их было? По подсчетам председателя Комитета по изучению мамонтов Академии наук СССР профессора Н. К. Верещагина, за время последней ледниковой эпохи только на крайнем северо-востоке Сибири жило около двухсот миллионов этих животных.

Перед тем как встретиться с Чукоткой, у меня на пути будет поселок на Колыме — Нижние Кресты, ныне Черский, названный так в честь известного русского путешественника и ученого Ивана Дементьевича Черского.

Несколько лет назад мне удалось побывать в Верхнеколымске, откуда Черский отправился в свой последний путь. Небольшой бревенчатый домик Черского с плоской, засыпанной землей крышей и крохотными оконцами. Внутри — русская печь, лавка, стол, портреты путешественника, его жены и сына. Из личных вещей ученого сохранились чернильница и саквояж, переданные музею старым якутом Н. Г. Дьячковым. Здесь Черский прожил девять месяцев, приводя в порядок свои путевые дневники. Болезнь давно подтачивала его силы и обострилась до такой степени, что он оставил завещание, «чтобы экспедиция не прерывалась до Нижнеколымска даже в том случае, когда настанут мои последние минуты, и чтобы меня тащили вперед даже в тот момент, когда я буду отходить».

31 мая 1892 года Черский отправился в дальнейший путь по Колыме. Собрав последние силы, он с борта карбаса осматривал берега и свои наблюдения диктовал жене: сам записывать их он уже не мог. 25 июня вечером Черский скончался. Его похоронили на берегу Колымы в вечной мерзлоте. Геолог С, В. Обручев, исследовавший в 1928–1935 годах бассейны Р1ндигирки и Колымы, назвал именам работавшего здесь Черского огромный горный хребет.

Поселок Черский молод. В 1959 году, когда он начал строиться, на этом месте стояли лишь три домика рыбаков, а сейчас… Впрочем, нет нужды повторяться; Черский развивается по тем же законам, что и остальные полярные поселки и города. Однако стоит упомянуть о двух учреждениях, которые посетил канадский писатель и ученый Фарли Моуэтт. Он побывал в поселковой школе, где учатся дети двенадцати национальностей, выступал там и заодно спел эскимосскую песню, вызвав непосредственный восторг юных слушателей. И еще он зашел в обыкновенную для Севера деревянную, одноэтажную больницу, в облике которой, как отметил Моуэтт, не было ровным счетом ничего особенного. И все же эта больница ошеломила канадского писателя. «Я не поверил собственным ушам, — писал он, — когда услышал, что на 12 тысяч жителей в Черском приходится 17 врачей, из них два стоматолога! На моем родном Ньюфаундленде такое количество людей обслуживает, как правило, всего-навсего один врач, а зубного врача, насколько мне известно, «не полагается» вообще».

У поселка есть свой «спутник» — крупный порт Зеленый Мыс, куда и направляюсь укатанной пыльной дорогой. По сторонам стоит веселый лиственничный лесок, звонко поют комары, снуют машины, и первый же шофер, остановившись и высунув голову из кабины, предлагает свои услуги — не надо ли подвезти?

Порт возникает через несколько минут — стального цвета чаша с радужными пятнами на воде, краны, причалы, и у одного из них черно-белая громада несколько необычного на вид океанического судна «Северное сияние». Где оно швартуется, вспыхивают на берегу электрические огни, которые зажигает мощная электростанция на воде. Когда в 1970 году судно пришло в порт Зеленый Мыс, сообщения об этом появились чуть ли не во всех газетах мира.

По трапу поднимаюсь на палубу, откуда можно попасть в каюту директора плавучей фабрики электричества. На видном месте лежит большой символический ключ. Его вручили тюменцы — строители «Северного сияния». Вспоминаются родные брянские края, энергопоезда, которые выпускал машиностроительный завод тоже для Крайнего Севера. Но запросы промышленности растут, и на смену энергопоездам пришли более мощные энергопароходы.

С палубы видно, как через сопки шагают опоры электропередачи — через границу часового пояса и границу Якутии с Магаданской областью к бурно растущим промышленным поселкам на берегу Ледовитого океана.

Раздается телефонный звонок. Звонят из расположенного уже на Чукотке Билибино и просят «подбросить» энергии.

— Кстати, в Билибино вы еще не были? — спрашивает начальник смены. — Это же от нас рукой подать. Металл посмотрите.

Под металлом подразумевается золото.

В Билибино тоже жарко, а вокруг города красиво, ярко, пестро: лиственницы стоят в свежем наряде, зелены склоны сопок, болота расцвечены кустиками голубики, морошки, клюквы. Как и повсюду на Севере, весна незаметно, сразу шагнула в лето.

Город пересекает река, мелкая, порожистая, удивительного, необычного цвета: на солнце вода ее ослепительно блестит золотом, как дорогая парчовая риза. Речка, и верно, течет с золотых приисков, но кажется такой, конечно, не от растворенного в ней золота, а от обычной глины, которую размывают там мощные струи воды. В центре Билибино на гигантском валуне стоит памятник первооткрывателю чукотского золота Юрию Александровичу Билибину. Вокруг бушуют необычайно крупные ромашки, целое море.

Билибино — самый большой населенный пункт в Чукотском национальном округе.

Секретарь партбюро Билибинского горно-обогатительного комбината останавливается в вестибюле возле трех переходящих Красных знамен — общесоюзного, оставленного комбинату на вечное хранение «как символ трудовой доблести коллектива», областного — магаданского, за успехи в первом квартале, и своего, районного.

Вместе с секретарем мы едем на один из горных участков, «где золото моют в горах». Гор, правда, здесь не видно, есть сопки, созданные природой, и глинистые желтые холмы, насыпанные людьми. Сверху, с одного из бугров, отчетливо видна площадка, полигон, на котором, собственно, и добывают «металл». Все вокруг разворочено, размыто, вспахано, взрыхлено, и через этот кажущийся хаос проложены дороги-времянки. По ним, на пределе, воя и взывая о помощи, идут грузовик за грузовиком. То тут, то там среди искореженного поля стоят промывочные приборы, увенчанные красными флагами. Их поднимают в день, когда начинается сезон.