Роальд Потапов - Неведомый Памир

…Работать одному на холодном, свирепом Каракуле в совершенно безлюдной местности было рискованно. Однако попутчиков мне найти не удалось. Направлявшаяся в Ош машина биостанции должна была доставить меня к заливу Музкол, для чего надо было сделать крюк в двадцать километров в сторону от тракта. По дороге нам пришлось заехать в поселок Каракуль, что на восточном берегу озера. Тут мне неожиданно повезло: я встретил своего старого знакомого, художника Ивана Кожевникова. Я знал его по прошлому году. Сейчас он писал на Каракуле, пытаясь уловить его непрерывно меняющиеся краски. На мое предложение Иван ответил немедленным согласием. На сборы ушло сорок минут. С местным начальством мы договорились, что за нами через неделю пришлют машину, и выехали к устью Музкола.

22 июня в четыре часа дня мы остались одни перед горой груза на пустынном берегу озера. До устья Музкола машина не дошла; до намеченного места оставалось десять километров. А лагерь надо было разбивать именно у устья Музкола — в этой части озера только там была пресная вода.

Быстро надув лодку, мы погрузили на нее весь груз и медленно двинулись вдоль берега. Я тащил лодку за веревку, а Иван веслом отталкивал ее от берега. Первые два километра мы преодолели легко. Но на Каракуле, как мы потом не раз убеждались, никогда все хорошо не бывает. Ровный песчаный берег кончился, началась подмытая волнами морена. Слабый северный ветер разыгрался не на шутку. Он разогнал крупную волну, и все время старался вышвырнуть лодку на берег. Мы продвигались с черепашьей скоростью, прыгая по мокрым валунам в кипящей пене прибоя. Скоро мы вымокли до пояса и порядком устали. Солнце близилось к закату, холодало. Когда, наконец проклятая морена осталась позади, мы окончательно выбились из сил. А впереди было еще пять километров пути. Устроили остановку. Переодевшись во все сухое и отогревшись на песке, еще хранившем солнечное тепло, выработали новый план. Я объяснил Ивану, как пройти на место нашего будущего лагеря, и он направился через прибрежные холмы напрямик к устью Музкола, захватив с собой часть груза. Я же, сложив пожитки кучей на берегу и оставив в лодке только необходимое для первой ночевки, сел в нее и, работая веслом, как шестом, тронулся вдоль берега.

Когда лодка подплыла к устью Музкола, солнце уже село. Иван, скрючившись, сидел на берегу у воды. Вид у него был неважный. Я вылез на берег, еле шевеля ногами. Трехчасовая борьба с волнами и ветром привела меня в самое жалкое состояние. Слишком большая нагрузка для такой высоты! Надо было срочно ставить палатку, но двигаться не было сил. Вяло переговариваясь, мы решили для начала поесть. Последний раз мы ели девять часов назад. И тут, к нашему ужасу, обнаружилось, что все, абсолютно все продукты я оставил среди прочего груза на берегу, в четырех километрах по прямой от лагеря! На Ивана жалко было смотреть. Ясно, что после сегодняшней передряги он уже никуда больше не пойдет. Да и вина тут главным образом моя. Поэтому Иван остался ставить палатку, а я, мысленно исходя проклятиями (вслух ругаться не было сил), взял курс назад. На четыре километра ушел целый час. Наступила ночь. Черное небо сияло мириадами холодных звезд. Глухо шумящее озеро темнело огромной массой, сливаясь вдали с мраком, окутывавшим горы. Ледяные гребни хребтов опоясывали горизонт тускло поблескивающим кольцом. Во всей этой фантастической и дикой картине было что-то от первозданного хаоса.

Оставленный груз лежал на берегу, темнея резким пятном на светлом прибрежном песке. Озеро, ворча, как огромный зверь, почти доставало его своими волнами. Оно казалось живым, и подходить к нему в кромешном мраке было жутковато. Казалось, что сразу же за линией прибоя начинается бездонная пучина… Однако голод и предельная усталость заглушили все остальные ощущения. Я рухнул на ворох вещей как подкошенный, кое-как негнущимися руками вскрыл банку сгущенного молока и опустошил ее в несколько глотков. Потом я впал в какую-то дремоту, но минут через двадцать страшный холод поднял меня на ноги. Я взвалил на плечи рюкзак с харчами и поспешил назад. Ветер бил теперь в спину, швыряя песок и соленые брызги. Подпираемый ветром, подбодренный съеденной сгущенкой, я развил почти космическую скорость, и только скрытые темнотой выбоины, в которые я временами падал, замедляли мое движение.

Когда я разыскал лагерь, на месте, где должна была стоять палатка, темнело какое-то бесформенное пятно. Оказалось, что обессилевший Иван не смог поставить палатку и, сделав из нее подстилку, улегся сверху в своем спальном мешке… В мешок он влез не раздеваясь, и не удивительно, что, когда я извлек его оттуда, зубы его выбивали какой-то замысловатый танец. Однако это не помешало ему с жадностью накинуться на холодные консервы.

Но вот все готово. Палатка стоит — на том самом месте, где было задумано. Мы на Каракуле. Мы в спальных мешках, согреты, сыты и засыпаем. Ветер стихает. Слабые его порывы еле шевелят палатку, укрытую в глубоком провале среди прибрежных холмов. Слабый плеск волн почти не нарушает величавого безмолвия ночных гор…

Утро было тихое-тихое. Мы проснулись только в десять часов, когда солнце так накалило палатку, что внутри стало трудно дышать. Опасения, что мы надорвались и простудились вчера, прошли разом. Мы были свежи и полны энергии.

К полудню лагерь был готов окончательно. В крутом скате холма задымил вырытый очаг, Иван и я собрали и притащили два мешка кизяка. Другого памирского топлива, терескена, здесь нет: он не растет на этих песчаных холмах, покоящихся на погребенных льдах и покрытых редкой жесткой осокой. Иван установил мольберт и бросил на холст первые пятна красок, я же надул лодку и отправился на разведку к мелким островкам, раскиданным в устье Музкола.

В середине дня задул шторм, продолжавшийся без перерыва трое суток. Хотя этот отчаянный шторм и сбивал мои планы, времени мы не теряли. Иван, в конце концов, наловчился писать при самом ледяном ветре, а мне за эти дни удалось как следует облазить залив и все ближайшие островки. На них было много гнезд юрких тибетских крачек, кое-где попадались даже гнезда горных гусей. Гнезд чаек не было видно нигде, хотя птицы непрерывно вились над головой и принимали активное участие в каждой тревоге, поднимаемой крачками. Остров, на котором я в прошлом году нашел колонию из четырех гнезд этих чаек, почти исчез под водой, от него осталась только верхушка. Но вечерам все буроголовые чайки улетали в сторону острова Южного, и было ясно, что их гнездовая колония находится где-то там. Надо было ждать штиля.

Наконец штиль наступил. Глубокая тишина предрассветных сумерек с первыми проблесками зари была нарушена протяжными криками ангыров. Вскоре к ним присоединилось озабоченное гоготанье гусей. Над палаткой то и дело раздавался свист утиных крыльев. Я стал лихорадочно собираться в путь. Ружье, фото- и кинокамеры, катушки с пленками, спальный мешок (на всякий случай), еда на два дня (тоже на всякий случай) — и вот я уже гружу снаряжение в лодку. Озеро и горы скрыты в густом тумане. Вода неподвижна.