Фритьоф Нансен - Через Сибирь

Кроме того, самоеды, конечно, как первобытный народ очень страдают от соприкосновения с европейской цивилизацией, а потому постепенно вырождаются.

Правда, среди самоедов тундры и сейчас много богатых людей, и даже очень богатых, у которых есть даже по две или три тысячи оленей, но для процветания самоедов нужно сохранение и развитие их собственной культуры. Европейская цивилизация практически ничего не может предложить им достойного. Наоборот, она прививает им привычки и потребности, которые трудно удовлетворить при их образе жизни, а потому многие из них постепенно нищают при тесном соприкосновении и общении с русскими. А в голодные годы им приходится совсем тяжко. Миддендорф описывает один худородный год, когда умерло больше половины племени, поскольку им недоставало рыбы и диких зверей, на добычу которых они очень рассчитывали. В другие годы в становища приходит оленья чума, уносящая много животных. И в этом случае даже богатым самоедам трудно восстановить своё благосостояние, а торговцы водкой и прочими соблазнами не делают их жизнь легче. Вырождение самоедов тем печальнее, что только они одни, с их особой культурой приспособлены к жизни на необъятных просторах тундры, а белым расам этому никогда не удастся научиться.

К этим утверждениям Кай Доннер добавляет ещё много интересных замечаний. Основываясь на собственном опыте, он утверждает, что на Севере самоеды могут вымирать большими группами только в случае эпидемии. Иначе обстоит дело на юге. Вымирание коренного населения тут носит просто катастрофический характер и идёт фантастическими темпами. В этих районах детская смертность достигает 50 %, а причина её, по мнению Доннера, не в плохих условиях жизни или отсутствии надлежащего ухода за малолетними самоедами, но крайняя физическая слабость их родителей, которая является результатом резкой смены образа жизни, а именно перехода от кочевой жизни на вольном воздухе к оседлому прозябанию в душных домишках.

Прибавьте к этому злоупотребление водкой, сифилис и прочие прелести цивилизованной жизни. Кроме того, русские отбирают у самоедов охотничьи угодья и участки рыбных промыслов, что делает их существование ещё тяжелее. Поэтому нет ничего удивительного в том, что самоеды южных областей так быстро и верно идут к вымиранию.

На берегу виднелись домики и несколько землянок, где, вероятно, жили русские, приезжающие сюда на рыбную ловлю летом. А чуть дальше на восток стояло пять самоедских чумов. Эти-то чумы и их обитатели сейчас интересовали нас больше всего.

После обеда некоторые из нас отправились на сушу. Туземцы высыпали на берег целой толпой встречать нас. Однако тут кругом были отмели, и наша лодка немедленно села на мель довольно далеко от берега. Казалось, у нас нет шансов попасть на землю в сухой одежде.

Однако самоеды указывали нам на восток чуть подальше, где стояла на приколе чья-то лодка. Там было чуть глубже, и, воспользовавшись чужим судёнышком в качестве сходней, мы относительно сухими достигли берега. Надо сказать, что лодки тут стоят на якоре поодаль от берега и к ним идут вброд, часто по пояс в воде, но при этом самоеды не промокают, потому что у них есть особая одежда на этот случай: штаны накрепко пришиты к комагам [55].

Первым на берег выбрался Востротин, как и полагалось думскому представителю этого края, ведь встречали его избиратели. Поэтому мы прозвали его «королём самоедов».

Местные жители оказались самоедами с восточного берега Енисея, а вовсе не юраки, как мы поначалу решили — из-за их юрацких балахонов из тёмных оленьих шкур с капюшонами и отделанных красной тесьмой. Надо думать, что эту одежду сшили их жёны, многие из которых были юрацкого происхождения.

Если же судить по внешнему виду и чертам лица, то и юраки, проживающие на западном берегу Енисея, и енисейские самоеды принадлежат к родственным народам. Говорят на разных, но родственных языках.

Как только мы оказались на берегу, нас, как и полагается, ощупали и рассмотрели со всех сторон, однако наибольший интерес самоеды проявили к нашим ружьям. Они с большой осторожностью, как будто в руках у них были вещи величайшей ценности, брали их по очереди, внимательно разглядывали и нежно поглаживали.

Они жили в пяти чумах, стоявших на ровном месте на крутом обрыве у реки. Занимались оленеводством, но олени их были сейчас в тундре на другом берегу Енисея, а сами они разбили тут стоянку на лето, чтобы половить рыбу. У каждого из них было по 200 оленей, но это не считалось особым богатством. Поэтому они были вынуждены заниматься ещё и рыболовством, в то время как богатые самоеды, у которых могло быть по тысяче или две оленей, никогда не опустятся до рыбной ловли и круглый год живут со своими оленями в тундре.

Хозяин первого чума, в который мы вошли, с гордостью указал на своих женщин и сообщил, что у него две жены. Одна из них сидела в чуме скрестив ноги и шила что-то из оленьих шкур. Рядом с ней играл трёх-четырёхлетний малыш с длинными каштановыми кудряшками. Мы невольно с удивлением воззрились на родителей малыша — волосы у обоих были черны как вороново крыло. Кроме того, мать была ещё и маленькой уродливой хромоножкой, и мы с трудом могли себе представить, что ею мог соблазниться кто-либо — будь то самоед или русский.

У второй жены был грудной младенец, который лежал в люльке, подвешенной к покатой стене чума на противоположной от входа стене, а сама мать спряталась за шкурой, заменявшей в чуме дверь, и мы не сразу её заметили.

Но в общем-то не приходится удивляться, что у народа, покупающего себе жён, и очень часто по высокой цене, и рассматривающего их как мужнину собственность, которую можно сдавать внаём или извлекать из них иную выгоду по собственному усмотрению, появляется потомство смешанных кровей. По свидетельству Миддендорфа, было совершенно обычным делом, например, среди казаков, золотоискателей и прочего пришлого люда брать себе туземок в жёны на лето, а иногда оставлять их и на зиму за договорную цену. Самоед, у которого две жены, всегда готов отдать одну из них в «аренду». При этом не внакладе оказывается и «сдаваемая в аренду» жена, поскольку ей выплачивается часть оговорённой суммы.

В старые времена, по обычаю гостеприимства у кочевников, хозяин уступал свою жену или дочь гостю на время его пребывания в становище. И Миддендорф пишет, что во время его путешествия этот обычай ещё был в ходу у коренных народов.

Насколько жена считалась неотъемлемой собственностью мужа, можно представить себе из рассказа Кастрена, относящегося к 1846 году. Один из кочевников-самоедов был арестован и предстал в Туруханске перед судом по обвинению в убийстве и якобы дальнейшем поедании (?) собственной жены. На вопрос судьи, как он мог осмелиться на такое злодеяние, убийца хладнокровно ответил: «Я купил жену и заплатил за неё всё до последней монетки. А со своим имуществом я имею право делать всё, что пожелаю!»