Луи Жаколио - В трущобах Индии

Первый этаж башни был освещен факелом из бураосового дерева, настолько смолистого, что маленькая ветка его могла гореть, не погасая, в течение нескольких часов подряд и давала достаточно свету. Посреди единственной комнаты башни стоял молодой человек лет восемнадцати-двадцати, в котором по наружному виду сразу можно было признать англичанина. Он ждал вместе с братом Рама-Модели прибытия Сердара.

Национальность молодого человека не ускользнула от проницательного взора Сердара, который по какому-то тайному предчувствию сразу понял, что ему предстоит такой важный и серьезный разговор, который не должен быть известен индусам, сопровождавшим его. Вот почему, не дождавшись представления, он поспешил спросить его, говорит ли он по-французски.

— Почти так же хорошо, как и на своем родном языке, — отвечал молодой человек по-французски.

— Мой вопрос может показаться вам странным, — продолжал Сердар, — но Индия ведет в данный момент истребительную войну против вашего отечества, обе стороны совершают неслыханные жестокости, которые внушают отвращение всему человечеству, но к несчастью я должен признать, что соотечественники ваши первые подали сигнал к этому, расстреливая картечью женщин, стариков, грудных детей, целые семьи сипаев, которые перешли на сторону революции. Недавно еще майор Кемпуэлл, командир Гоурдвар-Сикри, маленькой крепости верхней Бенгалии, осада которой близится к концу, сделал вылазку незадолго до блокады войсками Нана и хладнокровно приказал изрубить всех пленников, захваченных им среди мирных жителей соседних деревень. Вы должны понять, следовательно, почему я не желаю, чтобы национальность ваша была известна моим друзьям индусам, которые потеряли своего отца во время этой резни… Но что с вами… Вы бледнеете!..

Сердар не успел сказать ничего больше и бросился, чтобы поддержать молодого человека, который был, по-видимому, готов упасть в обморок. Но минутная слабость эта была непродолжительна; англичанин, употребив всю силу своей воли, выпрямился и поблагодарил своего собеседника:

— Ничего, — сказал он. — Долгий путь на гору… затем зной, к которому я не привык… все это до того утомило меня, что мне показалось, будто я падаю в обморок.

Рама-Модели принес свежей воды из соседнего источника, и молодой человек с жадностью выпил несколько глотков. Хотя он говорил, что чувствует себя хорошо, но унылый взгляд и разгоревшееся лицо достаточно указывали на то, что он не оправился еще от полученного им потрясения.

Сердар не удовлетворился однако высказанными ему причинами внезапной усталости и вежливо просил извинить ему слова, оскорбительные быть может для его национального самолюбия, но сказанные им исключительно из желания быть ему полезным.

— Факты, указанные мною вам, известны всем, — сказал он, — они будут принадлежать истории. Я обязан упомянуть вам о них, чтобы дать вам понять о необходимости хранить в тайне вашу национальность.

— Меня раньше предупредили об этом, — отвечал молодой англичанин таким горестным тоном, что сердце Сердара дрогнуло. — Не зная еще грустного факта смерти отца Рама-Модели, который губит все мои надежды, я оставил последнего при том убеждении, что я француз. Мать моя, впрочем принадлежит к этой национальности.

— Говорите, я слушаю вас, — сказал Сердар, в высшей степени заинтригованный этими словами.

— Увы! Я сильно опасаюсь, что проделал эти две тысячи миль для того только, чтобы убедиться, что вы ничего не можете сделать для меня.

Он остановился ни минуту, подавленный охватившим его волнением, но сейчас же продолжал:

— Достаточно одного слова, чтобы вы все поняли: меня зовут Эдуард Кемпуэлл, я сын коменданта Гоурдвара.

Удар молнии, разразившийся у его ног, менее поразил бы Сердара, чем это неожиданное сообщение, и выражение благосклонного интереса, которое было на его лице, мгновенно исчезло.

— Что может желать от меня сын майора Кемпуэлла? — медленно и с расстановкой спросил он.

— Англия отказывается защищать Верхнюю Бенгалию, — так тихо пролепетал молодой человек, что Сердар еле расслышал его. — Крепость Гоурдвар должна скоро сдаться на капитуляцию. Я знаю, какая страшная участь ждет гарнизон, и явился поэтому просить вас, как просят милости Бога, как можно просить единственного человека, который пользуется теперь властью в Индии, спасти моего несчастного отца.

И с жаром произнеся эти слова, сын майора упал на колени перед Сердаром. И среди тишины, наступившей за этим разговором, раздались душу надрывающие рыдания… Молодой человек плакал… он чувствовал, что отец его осужден.

Сердар едва не ответил громким криком негодования на просьбу его спасти человека, который так позорно запятнал себя кровью Индии, что даже самые рьяные газеты Лондона не пытались защищать его. Целые две тысячи человек, как стадо баранов, были пригнаны на экспланаду Гоурдвара и подставлены под картечь двух артиллерийских батарей, стрелявших до тех пор, пока не замер последний жалобный вздох, представились ему в эту минуту… Он увидел перед собой кровавые призраки, требующие мести или по крайней мере правосудия, — и вспомнив палача, едва не осыпал жестокими словами его невинного сына.

Страшная это была трагедия в Гоурдвар-Сикри и, несмотря на безумство, до которого дошел английский народ, который в эти злосчастные дни доводил свою жестокость до того, что требовал избиения индусов целыми толпами, многие члены парламента заслужили себе уважение тем, что требовали наказания виновных. Два селения, населенных преимущественно отцами, матерями и семьями сипаев, виновных в том, что они прибегали к оружию для поддержки восстановленного трона прежнего властителя своего в Дели, были окружены небольшими гарнизонами Гоурдвара, и старики, жены, молодые люди, дети были расстреляны за то, что отцы их, сыновья и мужья примкнули к революции. Свидетели, присутствовавшие при этом, рассказывают, что в то время, как капитан Максуэлл командовал выстрелами, гробовое молчание, царившее кругом, нарушалось только плачем грудных детей, лежавших у груди своих матерей.

Понятно, что преступление подобного рода не могло не вызвать крика бешенства во всех кастах Индии. Все, у кого только кто-нибудь из родных попал на эту ужасную бойню, дали клятву убивать всякого англичанина, который попадается им в руки. Догадайся только в эту минуту Рама-Модели, что перед глазами его стоит сын коменданта Гоурдвара, и молодого человека не спасли бы ни присутствие Сердара, ни юношеский возраст.

Нана-Сагиб немедленно после ужасной трагедии командировал главный корпус войска для осады крепости и теперь с минуты на минуту все ждали, когда голод заставит ее сдаться.