Владимир Санин - Одержимый

– А тебе на неделю, –. включилась Маша. – Не слушайте его, сам хорош бывает.

– Насчет интеллигентных ученых, Алексей Архипыч, напрасно иронизируете, – с улыбкой сказал Баландин. – Не при вашей милой супруге будь сказано, – Баландин церемонно склонил голову, – не наш брат, грубый мужлан, а в высшей степени уважаемая дама блестяще защитила докторскую диссертацию о происхождении любимых вашим тралмастером словечек в русском языке. Именно так, – он победоносно взглянул на недоверчивых слушателей и поднял кверху палец, – дама! Причем, должен отметить, что в знании предмета исследования ей воистину не было равных: монополист темы! Попадая в общество людей, не следивших за чистотой своего лексикона – например, в городском транспорте в часы «пик», – она непременно оказывалась в центре внимания, так как гневно и хлестко отчитывала грубиянов, но отнюдь не за грубость, а за недостаточно научное употребление бранных слов. Особую пикантность ситуации придавало то, что достойная дама, к восторгу одних и полному замешательству других, бестрепетно произносила эти слова, но в правильном, истинно научном контексте.

– Вот это женщина! – восхитилась Маша. – Если вы ее знаете, Илья Михалыч, я ей в подарок платье сошью…

– Свою прелесть вы ей передать не в состоянии, – расплылся Баландин, вставая и шаркая тапкой. – Если бы я был художником…

– Ой, молчите! – замахала руками Маша.

– Художником? Да я этих петухов на квартиры поганой метлой гоняю! – прорычал Чернышев. – Особенно один раскукарекался, длинноволосый хмырь: «Ах, Мария Васильевна, я, Мария Васильевна, так и вижу вас в неглиже, с загадочной улыбкой Джоконды!» Пришлось его арифметике обучить.

– В каком смысле? – не понял Баландин.

– У нас на лестнице пятьдесят одна ступенька, – разъяснил Чернышев.

– Уж очень он меня ревнует, Алеша, – грудным голосом пропела Маша. – Уж так ревнует. Любит очень, от греха бережет.

Все заулыбались, даже сонные как мухи Ерофеев и Кудрейко.

– Сейчас я тебя уберегу… – Чернышев приподнялся, но позволил без особого сопротивления усадить себя на место. – Ладно, – он ударил ладонью по столу, – кончаем треп, давайте о деле.

Пошел довольно скучный разговор, в котором мелькали слова вроде «адгезия льда», «кренящий момент», «нормы Регистра» и тому подобное, что входило в одно ухо и выходило из другого. Я сидел с умным видом, чтобы не обнаружить своего полного невежества, и изо всех сил старался не зевать. Обязательно нужно будет получить квалифицированную консультацию, хотя бы Никиты, который, кажется, не прочь завязать со мной приятельские отношения – мы с ним шахматисты.

Баландин дробно застучал ногами в переборку – наверное, ему приснилось, что он лошадь. Забавная личность! С первого взгляда он так и напрашивается на дружеский шарж. Представьте себе высокого, узкоплечего и длиннорукого человека лет пятидесяти, с вытянутой дынеобразной головой и бугристой лысиной, на страже которой торчат несуразных размеров уши – так называемые лопухи; но этого природе показалось мало, и от, щедрот своих она отвалила Баландину огромный нос (так и просится – рубильник) и широченный, при улыбке до ушей, рот, украшенный крупными зубами. Если верно наблюдение, что лицо каждого человека напоминает морду какого-либо животного, то Баландина природа лепила с добродушной и уживчивой лошади. Но едва вы утверждаетесь в этой веселой мысли, как вдруг замечаете его глаза – и смущаетесь, потому что над человеком с такими глазами смеяться грешно. Случалось ли вам встречать у взрослого человека детские глаза? Их верные признаки – отсутствие всякой задней мысли, неистребимая любознательность, доверчивость и наивное желание видеть вас в наилучшем виде. Про людей с такими глазами говорят, что они и мухи не обидят. Очень смешной дядя, воистину взрослый ребенок с профессорским званием!

Но и храпят этот ребенок, скажу я вам…

– Чушь баранья, – садясь, заявил Чернышев. – Не искусство это, а ремесло.

Мы завтракали в кают-компании – хлеб, масло, колбаса и чай, крепкий и очень горячий. Корсаков, вместе с Чернышевым только что побывавший на мостике, с похвалой отозвался о третьем помощнике, который быстро и искусно прокладывал курс на карте.

– Чушь баранья, – вдумчиво повторил Никита и почмокал губами. – Это не из Шекспира, Алексей Архипыч? Ну, конечно! «Когда я слышу чушь баранью, и на твои гляжу глаза…»

– Откуда это заквакало? – приложив ладонь к уху, спросил Чернышев. – Послышалось, наверное, – ответил он самому себе, налил в кружку чай и сделал большой глоток. Лицо его побагровело, он поперхнулся.

– Снова кипяток подсунула? – обрушился он на буфетчицу.

– А другие просят погорячее, – смело возразила Рая, маленькая и кругленькая девушка лет двадцати. – Вы бы подули сначала, Алексей Архипыч.

– Другие? – Чернышев свирепо взглянул на Раю, затем на юного четвертого помощника Гришу, который тут же уткнулся в свою кружку. – С другими ты можешь на берегу луной любоваться! Тьфу ты, язык обжег! Так вы, Корсаков, путаете…

– Виктор Сергеевич, – подсказал Корсаков.

– … вы путаете, – не моргнув глазом, продолжал Чернышев, – две вещи: судовождение и управление судном. Судовождение, то есть проводка судна из пункта А в пункт Б, осталось неизменным со времен досточтимого Колумба – штурман прокладывает курс и определяет координаты. Изменилась лишь техника: раньше определялись простейшими приборами, а теперь какой только электроники у нас не напихано. Поэтому и говорю, что судовождение не искусство, а ремесло. Другое дело, – жуя бутерброды и осторожно прихлебывая, менторским тоном поучал Чернышев, – управление судном. Дай, к примеру, десяти капитанам ошвартоваться – каждый сделает это по-своему, внесет что-то личное. Ну, как десять художников напишут один и тот же залив: исходя из своей творческой индивидуальности. Или, – кивок в мою сторону, – поручи десяти журналистам…

В кают-компанию заглянул рослый бородач в ватнике и сапогах.

– Архипыч, ребята подбили Григорьевну на уху, может, в дрейф ляжем?

– Валяй, – махнул рукой Чернышев, и борода исчезла. – О чем это я, склероз… Чертов Птаха, сбил с мысли.

– Тот самый тралмастер? – заинтересовался Баландин. – Представили бы.

– А у нас не дипломатический корпус, сами представляйтесь, – проворчал Чернышев. – Так о чем я…

– Мысль, с которой можно сбить, недорого стоит, – сказал я. – Вы хотели сострить по адресу журналистов.

– Неужели обиделся, Паша? – с тревогой спросил Чернышев. – Я ведь о тебе только хорошее, правда, Лыков?

Я решил не реагировать, пусть порезвится.

– Чистая правда, – подтвердил Лыков. – Архипыч вообще обожает корреспондентов, души в них не чает.