Уолли Херберт - Пешком через Ледовитый океан

Мы поставили койки и кухонный стол; один конец этого стола стал моим «оффисом». Сколотили полки для продуктов и для небольшой библиотеки, а рядом с хижиной разбили палатку, чтобы хранить в ней экспериментируемые продукты, бесплатно полученные нами от находящихся в Натике лабораторий армии Соединенных Штатов. По стенам развесили снаряжение, и наша хижина мгновенно приняла вид экспедиционной базы. На двери мы повесили карту, на которой был вычерчен наш предполагаемый маршрут от Канака до Резольют-Бей. Выставив таким образом напоказ все наши пожитки, мы дали повод для разговоров. Кое-кто из местных датчан думал, что это лишь «дорогостоящая забава», но эскимосы в своей критической оценке оказались более решительными и отметили крестами на карте то место, где, по их предсказаниям, наша экспедиция должна была погибнуть.

Если их мнение о нас еще не успело окончательно сложиться до того времени, как мы начали покупать у них собак, то уж после этого они, конечно, решили, что мы беремся за дело, в котором ничего не смыслим. В течение нескольких недель с дюралюминиевых ребер нашей хижины свисали тюленьи туши; чтобы кормить наших собак, мы должны были сначала оттаять замороженные туши тюленей, а затем выпотрошить их и разрубить на куски. Пол стал таким скользким и грязным от ворвани и крови, что практически было почти невозможно не поскользнуться на нем. В Антарктике мы привыкли все делать сами, и теперь ошибочно полагали, что потерпим неудачу, если обратимся за помощью к эскимосам. Однако проблемы, стоявшие перед нами в Гренландии, были несхожи с теми, с какими мы встречались на Юге. В Канаке мы жили в обществе двухсот эскимосов и двадцати пяти датчан, сильно отличавшемся от общества совершенно изолированно живших четырех человек. В Гренландию мы прибыли для подготовки к полярной экспедиции и попали до некоторой степени в затруднительное положение: нас часто звали на вечеринки, на которые датчане с официальной любезностью приглашают друг друга. Сколько мы ни чистились, мы выглядели неопрятными в их присутствии, а в обществе эскимосов, с которыми надеялись провести зиму, чувствовали себя одетыми слишком нарядно. С большой неохотой мы примирились с нашим положением и изменили обычный образ жизни.

Мы воспользовались предложенной нам Гренландским техническим управлением маленькой хижиной и в ней поместили наш запас тюленьих и моржовых туш. К этому времени цель нашего пребывания в Канаке стала широко известна во всем округе Туле, и у нас появилось много друзей среди датчан и эскимосов, помогавших нам. Моржовые туши за небольшую плату оттаивали и рубили в доме одного из наших эскимосских соседей, и мы через день имели по четыре фунта размороженного мяса для каждой из наших двадцати собак. Собачью упряжь сделал для нас другой из наших соседей эскимосов, а убирали мусор и доставляли воду в молочных бидонах еще два человека.

Нам провели электричество и дали ключ от душевой на электрической станции. Примерно через месяц эскимосы достаточно смягчились и стали давать нам полезные советы, что и было главной целью нашего пребывания в Гренландии и последовавшего затем санного похода. Они часами просиживали в нашей хижине и своими безыскусными диаграммами и рисунками изображали картины своей охоты на тюленей во время полярной ночи. Они печально покачивали головами, когда наблюдали, как мы собирали наши нарты. Одни нарты были точной копией тех, которые уцелели после последнего путешествия Пири по полярному плавучему льду, другие были сделаны по образцу тех, которыми пользовался Стефансон во время своих продолжительных путешествий по полярному паку в 1914–1918 годах. Ширина и тех и других составляла около 20 дюймов; эскимосам они казались слишком узкими для перевозки тяжелых грузов, которые нам предстояло везти. Они говорили нам, что ни первые, ни вторые нарты не выдержат путешествия в Резольют-Бей, и советовали воспользоваться эскимосскими нартами шириной три фута. Мы считали немыслимым сменить наши изящные, изготовленные в Англии нарты на грубые эскимосские. Вскоре, однако, оказалось, что они правы: наши нарты разбились, пройдя не больше 40 километров от Канака. К концу нашего тренировочного перехода мы пользовались уже эскимосскими нартами, и впоследствии для трансарктического путешествия взяли более широкие нарты, сделанные в соответствии с советами эскимосов.

Мы приняли еще один совет эскимосов – стали пользоваться меховой одеждой. В антарктических экспедициях, имевших пятидесятилетний опыт, мехами не пользовались, там в сущности в них не было необходимости. Антарктическому исследователю редко бывает нужна столь теплая одежда, так как он почти никогда не пускается в путь при температуре ниже минус 45 С, а при более высокой температуре легких, непроницаемых для ветра анораков, надеваемых поверх шерстяной одежды, обычно вполне достаточно. В Гренландии, как нам говорили, без парки из меха карибу и штанов из меха белого медведя не обойтись; поэтому с нас сняли мерку и сшили нам меховую одежду. Впрочем, через несколько месяцев мех на парках совершенно вылез. В Арктике распространена старинная поговорка: вы не можете считать себя полярником, пока не проглотите ворох волос карибу, равный вашему весу. Однако, почерпнув ума-разума из этой поговорки и проверив ее на собственном опыте, мы во время нашего трансарктического перехода пользовались волчьими шкурами, тщательно выдубленными и искусно выделанными меховщиком в Фербенксе (Аляска).

Наши нарты, меховую одежду и купленные нами накануне нового 1967 года две собачьи упряжки мы испытывали во время полярной зимы при санных поездках в соседние гренландские поселения. Во время одной из таких поездок Роджер и Аллан встретили Кали Пири, сына известного американского полярника Роберта Э. Пири и отца Питера, который впоследствии стал одним из наших проводников, когда мы направились к северу вдоль берега Гренландии и через пролив Смит в Канаду.

О Кали Пири существует немало рассказов, и часть из них, без сомнения, правдоподобна. Его считают очень богатым человеком; говорят также, что он как-то написал письмо президенту Соединенных Штатов, в котором настаивал, чтобы ему, как сыну знаменитого американского полярника, выплачивали пенсию. О нем рассказывают также, что он единственный эскимос, силой помешавший представителю гренландской администрации написать номер на его доме. Сын слуги Роберта Пири от эскимоски, Мэтью Хенсон, также живет в округе Туле; у доктора Фредерика Кука не было детей от эскимосок, но брат и дети Этукисхука, одного из двух сопровождавших Кука эскимосов, часто посещали нас. Если бы мы умели говорить на их языке, то было бы очень интересно разузнать у них подробности различных событий, которые им рассказывал этот прославленный старый охотник, так как, несмотря на языковые преграды, мы могли из их жестов и ругательных слов прийти к выводу, что они считают Кука обманщиком. Большинство эскимосов, с которыми мы обсуждали притязания Кука, полагали, что доктор и два его спутника-эскимоса после пересечения острова Элсмира направились не на северо-запад, а на юго-запад, и вместо того, чтобы двигаться с нартами по проливу Нансен к северной оконечности острова Аксель-Хейберг и оттуда по полярному плавучему льду к Северному полюсу, они провели лето 1908 года, охотясь в районе фьорда Хелл-Гейт-Блу. Эскимосы умеют прекрасно читать карты; мы убедились в этом, наблюдая, как безошибочно они водили пальцами по карте, висевшей на внутренней стороне двери нашей хижины, оживленно описывая какие-либо охотничьи похождения в тех или иных местах или прослеживая путь, который мы собирались проделать до того места, где, по их предсказаниям, мы обретем гибель. Они, конечно, знали, что Кук и его спутники-эскимосы направлялись на северо-запад, – вряд ли рассказы, много лет передававшиеся из уст в уста, могли быть так искажены. Поэтому нам оставалось только предположить, что эскимосы рассказывали нам (как их отцы рассказывали Пири и Мак-Миллану) то, что, по их мнению, мы хотели услышать.