Сесил Форестер - Трафальгарский ветер

— Неужели нам придется мириться с этим, капитан? — спросил он.

— Боюсь, что да, капитан Мидоус, — последовал ответ.

С точки зрения закона и морского права, какие бы высокие чины не имели пассажиры «Принцессы», они оставались не более чем пассажирами, а вся полнота власти принадлежала одному лишь законному капитану, то есть Бедлстоуну. Закон этот сохранял свою силу и в том случае, если приходилось вступать в бой с неприятелем, так как, согласно Военному Кодексу, любое судно, в том числе транспортное или торговое, имело право на самозащиту, а его капитан при этом сохранял все прерогативы, положенные ему в процессе обычного плавания.

— Проклятье! — выругался Мидоус.

В другое время Хорнблоузр, может быть, согласился бы со столь резко отрицательным отношением к морскому праву, но как раз в этот момент внимание его оказалось отвлечено очень любопытным фактом, на который он прежде просто не обращал внимания. Оба больших четырехугольных паруса «Принцессы» были поставлены под слегка различающимися углами. С первого взгляда такое расположение можно было принять за ошибку или недосмотр шкипера, но стоило решить несложную задачу из области механики, как становилось ясно, что сделано это намеренно. При таком взаиморасположении парусов в максимальной степени достигался желаемый результат — наиболее полное и эффективное использование всей площади обоих парусных полотен. Хорнблоуэр еще мичманом сталкивался с аналогичной задачей, изучая парусное вооружение баркаса. Что касается Мидоуса, тот либо запамятовал, либо никогда не сталкивался с ней. Если бы матрос выполнил его распоряжение, это могло существенно снизить скорость «Принцессы». Бедлстоун же лучше разбирался в тонкостях управления собственным кораблем и был абсолютно прав, отменив приказ, пусть даже проделано это было в вызывающей, если не сказать откровенно грубой, форме.

— Они подняли флаг, — сообщил шкипер. — Французский, само собой разумеется.

— Похоже, это один из их скоростных бригов новейшей конструкции, — заметил Хорнблоуэр. — Лягушатники называют их «кирпичиками». В бою стоит двух наших.

— Вы собираетесь драться? — высокомерным тоном осведомился Мидоус у Бедлстоуна.

— Я собираюсь драпать, пока у меня будет такая возможность, — спокойно ответил тот.

Насколько можно было судить, в сложившихся условиях ничего другого просто не оставалось.

— До темноты еще часа два, если не больше, — задумчиво изрек Хорнблоуэр. — Хорошо бы дождь пошел, тогда у нас появится лишний шанс улизнуть.

— Если он подойдет к нам достаточно близко, то… — Бедлстоун умолк, не закончив фразы, но все прекрасно поняли, что он имел в виду. На расстоянии выстрела мощные орудия брига в считанные минуты превратят безоружную баржу в щепки, а большинство людей на ней в кровавое месиво. Все трое, как по команде, уставились на бриг. Расстояние между двумя судами заметно сократилось, но все еще составляло порядочную дистанцию.

— Я уверен, что стемнеет раньше, чем они подойдут на расстояние выстрела, — сказал Хорнблоуэр. — У нас еще есть шанс.

— Уж больно невелик, — проворчал сквозь зубы Мидоус. — О, Боже…

— А вы думаете, мне больно охота гнить на французской каторге?! — взорвался вдруг Бедлстоун. — Кроме этой баржи у меня ничего нет. Жена и дети пойдут по миру.

Хорнблоуэр с тревогой вспомнил о Марии и детях, один из которых еще только должен был появиться на свет. А что будет с обещанным ему производством в чин капитана? И вспомнит ли кто-нибудь о нем, если он попадет в плен? Кому нужен безвестный моряк во французской тюрьме?

Мидоус в открытую богохульствовал, перемежая проклятия небесам с самыми грязными ругательствами, которых постеснялся бы и портовый грузчик. Он словно с ума сошел в своей ярости.

— Нас тридцать человек… — начал рассуждать вслух Хорнблоуэр. — Вряд ли французы заподозрят, что на барже больше полудюжины людей.

— Клянусь Богом, мы же можем взять их на абордаж! — воскликнул мгновенно оживший Мидоус. Площадная брань, изливавшаяся из его уст, прекратилась, словно по мановению волшебной палочки.

Прекрасный вариант, но вот удастся ли его осуществить? Ни один французский капитан, находящийся в здравом рассудке, никогда не допустит ничего подобного. В такую погоду он не станет даже приближаться к барже и подвергать опасности, пусть даже минимальной, свой драгоценный бриг. Да и отвернуть всегда можно при первом же признаке угрозы. Ну а потом достаточно будет одного залпа, чтобы от «Принцессы» остались только щепки. Кроме того, в экипаже брига должно быть не меньше девяноста человек, а скорее всего, намного больше. Если тридцать англичан всерьез захотят попытать счастья, их атака должна быть совершенно неожиданной и максимально успешной, иначе все они обречены на уничтожение. Хорнблоуэр мысленно представил себе, как будет выглядеть со стороны попытка абордажа с палубы переваливающейся с боку на бок баржи, и внутренне содрогнулся. Даже если французы ничего не заподозрят, абордажная команда при такой качке не сможет перебраться на борт вражеского корабля иначе, как маленькими группами по два-три человека, что заранее обрекало всю затею на провал. Нет, французов надо атаковать так, чтобы полностью захватить их врасплох. Только в этом случае попытка имела слабые шансы на успех.

Эти мысли молнией промелькнули в голове Хорнблоуэра. Он обвел глазами собравшихся вокруг людей, внимательно наблюдая, как внезапная надежда и возбуждение на лицах сменяются понемногу унынием и сомнениями. Неожиданно в голову ему пришла идея. Однако, если он надеялся ее осуществить, действовать следовало решительно и без промедления. Возвысив голос, он повернулся к своим бывшим подчиненным и скомандовал:

— Всем покинуть палубу и укрыться от вражеских глаз. Повторяю, все в укрытие! Нельзя, чтобы французы увидели, сколько нас на самом деле.

Но когда Хорнблоуэр снова повернулся к Мидоусу и Бедлстоуну, он встретил ледяной взгляд обоих джентльменов.

— Нельзя терять времени, — поспешил объяснить он свой поступок, — нам лучше не показывать своих карт, пока не сыграна партия, а бриг скоро приблизится настолько, что можно будет разглядеть в трубу, сколько у нас людей.

— Я здесь старший! — оборвал его Мидоус. — Если кто и имеет право отдавать здесь приказы, то это я!

— Но, сэр… — возмущенно начал Хорнблоуэр.

— Я получил коммандера в мае восьмисотого, тремя годами раньше вас, между прочим. А о вашем производстве сообщения в «Газетт» пока что еще не появлялось. Вы все еще такой же коммандер, как и я, только с меньшей выслугой.

В словах Мидоуса была горькая правда. Хорнблоуэр был произведен в коммандеры только в апреле 1803 года и до формального подтверждения его капитанского чина обязан был официально подчиняться приказам Мидоуса. Он вспомнил, как пытался поддержать Мидоуса в его несчастье дружеской беседой и со стыдом понял, что тот, должно быть, расценил его попытки, как стремление навязаться в конфиденты старшему по званию, а вовсе не как дружеское проявление. Он испытал сильнейшее чувство раздражения, от того что не подумал об этом раньше. Но всего обиднее было вновь ощутить себя младшим по званию, имеющим право, в лучшем случае, на совет, но не на отдачу приказаний. И это после двух лет самостоятельного командования кораблем! Да, пилюля оказалась неожиданно горькой, но это метафорическое сравнение, ни странно, успокоило Хорнблоуэра и дало ему селу проглотить горькое лекарство внешне спокойно, тем более, что по странному совпадению ему и в самом деле пришлось в этот момент проглотить скопившуюся во рту горькую слюну. Совпадение несколько развеселило Хорнблоуэра и позволило без особых усилий удержаться от резкого ответа на обидные слова и надменный тон Мидоуса. Все трое капитанов находились не в лучшем расположении духа и не питали к друг к другу особо теплых чувств, но открытая ссора могла только привести их всех кратчайшим путем во французскую тюрьму.