Сесил Форестер - Трафальгарский ветер

— Доброе утро, сеньор Перейра, — сказал он самым дружелюбным тоном. — Рад видеть вас в добром здравии и прощу извинить меня за затрапезный вид. Я только что проснулся. Чем обязан вашему посещению?

Разумеется, Хорнблоуэр никогда в жизни не позволил бы себе разговаривать подобным образом с обычным армейским сержантом, а уж тем более называть его сеньором, да еще извиняться за недостатки в туалете. Но Рикардо Перейра отнюдь не был простым сержантом. Собственно говоря, он вовсе не был сержантом. Его испанский мундир с соответствующими нашивками представлял собой такую же бутафорию, как и полковничьи эполеты графа Миранды. Накануне Барроу, среди прочих сведений, сообщил Хорнблоуэру, что граф покинул французскую армию в чине поручика. В испанской армии он никогда не служил, следовательно, его высокий ранг имел под собой столь же шаткое юридическое основание, что и графский титул. Хорнблоуэру, впрочем, не было до этого никакого дела. Он вовсе не собирался подвергать сомнению права дона Франсиско ни на первое, ни на второе. Пусть называет себя как ему угодно, хоть генералиссимусом, лишь бы это делу не вредило. Хорнблоуэр так никогда и не узнал, что эта его мысль оказалась пророческой: всего семь лет спустя во время второго восстания за независимость от испанского владычества граф Франсиско Миранда был провозглашен генералиссимусом и диктатором Венесуэлы.

Сержант Перейра был ближайшим помощником Миранды, да еще и лучшим другом. Без всякого сомнения, Рикардо Перейра имел немалое влияние на Миранду. Капитан не забыл вчерашнего фамильярного обращения сержанта с графом, как и твердого отказа последнего дать согласие, не посоветовавшись предварительно со своим заместителем.

Таким образом, Хорнблоуэр имел все основания желать возможно лучших отношений с Перейрой и вовсе не стремился вступать с ним в конфликт. К тому же — черт их знает, этих испанцев, — у сержанта вполне могло быть за душой какое-нибудь захудалое дворянство — они ведь там все называют себя идальго, в крайнем случае, через одного. По всем этим причинам Хорнблоуэр еще накануне, во время обеда, твердо решил для себя обращаться с Рикардо как с равным. Что-то подсказывало ему, что в предстоящей операции от этого человека будет зависеть не меньше, если не больше, чем от самого Миранды. Так что слова «сеньор Перейра» слетели с языка Хорнблоуэра легко и непринужденно, равно как и последующие фразы.

— Доброе утро, сеньор Хорнблоуэр, — сержант Перейра наконец справился с волнением и сумел произнести первые слова. По-английски он говорил неплохо, хотя и много хуже графа. «Хорнблоуэр» в его произношении превратился в «Орблера», но к этому капитану было не привыкать: еще в испанском плену он пришел к глубокому убеждению, что ни один уроженец Иберии просто не в состоянии правильно произнести его фамилию. Даже говорящий практически без акцента граф Миранда и тот спотыкался, как бы проглатывая первую букву. Уж не поэтому ли он предложил вчера называть капитана доном Горацио? А почему, собственно, не поступить так же с Перейрой?

— Зовите меня дон Горацио, сеньор Перейра, — любезно предложил он. — Мы договорились об этом вчера с графом. Полагаю, такое условие должно распространяться и на вас, как на брата сеньора графа и его ближайшего сподвижника.

— Буду очень рад, дон Горацио, — с видимым облегчением согласился сержант. — А вы зовите меня просто Рикардо, и не надо, прошу вас, никаких «донов» или «сеньоров». А на людях — Рикардо или сержант Перейра. Меня никогда не величали сеньором, и, признаться, от этого слегка коробит.

Да, знатным происхождением тут не пахло. Накануне капитану показалось, если судить по поведению и небрежному обращению сержанта как с Мирандой, так и с его гостями, что истинная сущность этого человека далеко не соответствует его облику и положению. Сейчас же перед ним стоял обыкновенный солдафон, как две капли воды похожий на других сержантов, в основном морских пехотинцев, с которыми Хорнблоуэру не раз доводилось сталкиваться за время службы во флоте. Это впечатление усиливал и подчеркивал военный мундир, в который был облачен Перейра. Кричащие цвета и варварская пышность формы резко контрастировали со вчерашним изящным и живописным костюмом. Да и речь сержанта отдавала чем-то деревенским, нисколько не напоминая резкие, хлесткие фразы, бьющие прямо в цель, во время вчерашнего обеда. Что-то здесь было не так. Хорнблоуэр редко ошибался в оценке людей по первому впечатлению от встречи с ними. Так какой же из двух сержантов Перейра настоящий? Сегодняшний или вчерашний? Одно было совершенно ясно: в какую бы игру ни пытались втянуть Хорнблоуэра, ему во что бы то ни стало необходимо было не торопиться с выводами, тем более с действиями, а придерживаться нейтральных позиций.

— Дон Горацио, — снова заговорил Перейра, — я приношу вам свои извинения за беспокойство в столь ранний час, но поверьте, у меня не было другого выхода. Мне крайне важно поговорить с вами наедине.

Хорнблоуэр слегка нахмурился. Обсуждать что-либо с подчиненными Миранды за его спиной он не собирался. Но не выгонять же посетителя. Да и любопытство разгорелось.

— Слушаю вас, сержант Перейра, — ответил он как можно суше, нарочно употребив такое обращение.

— Нет-нет, дон Горацио, вы меня не поняли. Сейчас у меня нет времени. Я должен вернуться к товарищам, иначе Гонсалес непременно доложит дону Франсиско о моем отсутствии. В моем распоряжении всего пара минут, а разговор предстоит долгий.

— Чего же тогда вы от меня хотите? — спросил Хорнблоуэр все так же сухо.

— Сущей безделицы, дон Горацио. Для вас это не составит труда. Минут через десять Гонсалес пригласит вас на завтрак в покои дона Франсиско. А после завтрака, на котором буду присутствовать и я, будет вполне естественным, если вы изъявите желание прогуляться по окрестностям и заодно обдумать планы будущей кампании. Я предложу сопровождать вас, что тоже не вызовет подозрений. Тогда мы и поговорим.

— Не уверен, что ваше предложение мне нравится, сержант.

— Клянусь вам, дон Горацио, у меня нет намерений хоть в малейшей степени скомпрометировать вас! Вы сами поймете все во время прогулки. Более того, вы не только убедитесь в моей полной преданности Франсиско и нашему общему делу, но и в том, что мои действия имеют самые серьезные основания и служат не только общей, но и лично вашей выгоде.

Горацио сделал вид, что обдумывает предложение, хотя для себя уже решил принять его. И все же сержанта следовало еще немного подержать в напряжении — вдруг проговорится в спешке о чем-нибудь полезном.

— Должен сказать вам, Рикардо, — начал он после продолжительной паузы, — что нахожусь в большом затруднении. Если ваша просьба имеет целью только общее благо, как вы утверждаете, то мне непонятны требования соблюдения секретности. Я уважаю дона Франсиско и считаю, что у меня нет морального права действовать или сговариваться с кем-то за его спиной. Пусть и из самых лучших побуждений.