Филип Пулман - Оловянная принцесса

Потом, не дожидаясь ответа, распахнул ее и с порога обратился к заспанной горничной, которая во все глаза таращилась на него со своей постели:

— Фрау Буш! Там, в соседней комнате! С ней что-то неладно… вы что, не слышали, как она кричала? Она разбудила меня! Бегите, бегите, приведите кого-нибудь на помощь!

Оставив девушку впопыхах собираться, он сбежал в свою комнату, засунул револьвер в карман и снова выскочил в коридор.

Спустя сорок пять минут Джим уже взбирался по пыльной лестнице на чердак, где жил Карл фон Гайсберг. Он постучал в дверь, распахнул ее и при свече спички увидел, что Карл крепко спит. Недоеденная пища все еще лежала на столе, и какая-то разъевшаяся мышь недовольно юркнула в свою дыру в плинтусе, чтобы оттуда наблюдать за незваным гостем. Рядом с грязной тарелкой лежала книга Шопенгауэра, заложенная лезвием рапиры; между рогов козлиного черепа, на чьи глазницы были надеты сломанные очки, торчала догоревшая свеча; пробка от шампанского служила крышечкой чернильнице, содержимое которой превратилось в ржавый порошок; сломанный стул валялся рядом с печкой, готовый пойти на дрова; на стене над кроватью Карла висела фотография актрисы Сары Бернар в окружении сердечек, нарисованных прямо на раскрошившейся штукатурке; а на полу были разбросаны, по крайней мере, две дюжины листков, покрытых кляксами, каракулями, зачеркиваниями, схемами и надписями, сделанными убористым готическим почерком. Все это имело заглавие: «Исследование идеалистических подтекстов в платонизме Шопенгауэра». В центре последней страницы победоносно красовалось слово FINIS.

Джим перешагнул через эти листки, распахнул настежь ставни и помешал кочергой в печке, чтобы расшевелить пламя.

Карл зашевелился и заохал:

— Что это вы там делаете? Кто это?

— Это Джим. Где у тебя кофе?

— В цветочном горшке. На подоконнике. Сколько времени? Зачем это ты там копаешься?

Карл приподнялся, дрожа, и залез в халат, который бросил ему Джим. Часы на кафедральном соборе встрепенулись, позвякивая и дрожа всеми шестеренками, пружинами и противовесами, старинный механизм исполнил до конца свою обычную жужжащую пантомиму, и, наконец, пробило пять ударов. Карл почесал голову и зевнул, а Джим тем временем поставил кипятить воду на печку.

— Слушай, мой мальчик, — сказал Джим, — у нас неприятности…

Он забросил последнюю ножку от стула в печку и сел, чтобы рассказать Карлу о своих ночных приключениях. К тому времени, когда он закончил, вода в маленьком медном чайнике закипела, и Карл начал шарить по холодному полу в поисках двух чашек.

— Леопольд? — спросил он. — Ты уверен? Это невероятно.

— Я видел его, и я видел испанскую актрису, и я слышал все это из уст старухи. Это правда.

— Но… Зачем? Cui bono? [4]Кто выигрывает от того, что они держат его в тюрьме все это время? Не королевская же семья?

— Нет. Я не думаю, что старый король что-либо знал об этом. Это план Геделя от начала и до конца. Он держал Леопольда в плену, чтобы однажды вернуть его в качестве властителя. Помнишь драку в пивном погребе в тот день, когда мы встретились? Этот вояка Глатц так разошелся из-за Леопольда. В здешних местах, я думаю, многое держится на кровной преданности, особенно в самых старых и темных уголках страны. Вот почему Гедель замыслил все это, вот почему он перевез Леопольда в грот из сумасшедшего дома в Нойштадте, готовый в любую минуту вытащить его на свет божий…

— Ты рассказал это графу Тальгау?

— Нет, черт побери! Он замышляет что-то свое.

Джим поведал Карлу про записку Бекки, потом подошел к окну, задумчиво глядя на город. Ночной ветер разогнал облака, воздух был свеж, звезды уже гасли на востоке, в то время как восход просветлял небо за ними.

— Нам нужно сделать две вещи, — продолжал Джим. — Во-первых, спасти принца Леопольда — ради его собственного блага и чтобы расстроить планы Геделя; во-вторых, найти испанку. Все это нужно сделать, не говоря ни слова графу. Ты знаешь какое-нибудь место в Старом городе с названием «Парацельс»?

Аделаида проснулась рано. Она лежала в напряженном нетерпении на тонких льняных простынях, поглаживая одной рукой черного котенка и думая о том моменте, когда она выложит свои планы перед представителями Германии и Австрии. Она чувствовала себя в самом центре жизни во всем ее многообразии, по мере того как город просыпался вокруг. Она почти что видела их, своих подданных: позевывающие слуги разводят огонь в холодных кухнях, пекари подсовывают свои плоские лопаты под хрустящие, дымящиеся хлебы, чтобы вытащить их из горячих печей, фермеры похлопывают по бокам коров в коровниках, монахи в аббатстве Святого Мартина бормочут молитвы, служа заутреню. Все просыпались один за другим, только Уголек все еще спал.

В то время как солнце вставало и движение на улицах усиливалось, в то время как официанты в кафе бегали от столика к столику с дымящимся кофе и горячими булочками, полномочный представитель Австрии уже стоял у распахнутого окна посольства, глубоко дыша и размахивая гантелями, а полномочный представитель Германии валялся в кровати, размышляя в полудреме, заказать ли ему лишнюю булочку на завтрак, чтобы подкрепиться как следует перед всеми трудами наступающего дня.

В квартире на третьем этаже солидного старого дома на Глокенгассе один из чиновников министерства иностранных дел Рацкавии приложил белоснежную салфетку к изящным усам, отодвинулся от стола и, пригладив и так уже блестящие волосы, вышел в прихожую попрощаться со своей семьей.

Его жена уже держала в руках портфель и фетровую шляпу, его пять дочерей выстроились в линейку по росту в ожидании папашиного поцелуя.

— До свидания, Гретель… Инга… Берта… Анна… Марлена. Будьте послушными девочками. Занимайтесь так же прилежно, как папочка. Прощай, дорогая! Сегодня я буду поздно, нам предстоит труднейшая работа. Труднейшая!

Вся семья уважительно ждала, пока отец семейства еще раз осмотрит свои усы в зеркале, с небрежным изяществом наденет шляпу на напомаженную голову, помашет рукой на прощание и начнет спускаться по лестнице.

— До свидания, папа! До свидания, папочка!

Коллеги герра Бангеманна, чиновники, секретари и писари со всех концов города торопились к дворцу, ноги их двигались живей, чем обычно, туфли сияли ярче. Тем временем дворецкие с лакеями торопливо готовили зал заседаний для переговоров.

Зал заседаний находился на солнечной стороне дворца, осенний свет нарядно золотил каждую деталь его убранства. Стол был покрыт зеленым сукном, а перед каждым местом (всего их было шестнадцать: по пять для Германии и Австрии, пять предназначались представителям Рацкавии, и трон в центре — для королевы) лежали маленький поднос с карандашами и ручками, хрустальная чернильница с черными и красными чернилами, промокательная бумага, графин с водой, стакан и пепельница.