Питер Акройд - Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо

Если войне с Францией было суждено продолжаться, то требовалось установить жесткую дисциплину внутри страны. Летом 1799 года Уильям Питт представил на рассмотрение законопроект о запрете профессиональных объединений (Workmen’s Combination Bill), согласно которому рабочим запрещалось собираться, чтобы требовать повышения зарплат или сокращения рабочего времени. Нарушение закона каралось тремя месяцами тюремного заключения или двумя месяцами каторжных работ. «Союзы» в то время уже считались незаконными, однако правительство посчитало необходимым ввести дополнительные меры по сдерживанию любых политических волнений. Это могло поставить под угрозу всю военную кампанию.

Важно отметить, что запреты налагались на всех рабочих без исключения, а не на конкретную отрасль промышленности или ремесло; это лишь усугубляло чувство несправедливости и притеснения, которые в основном испытывали труженики мануфактур. Впрочем, в среде работников хлопкообрабатывающей и шерстеобрабатывающей промышленности тотчас стали возникать «тайные» союзы, которые сыграли не последнюю роль в протестах луддитов следующего столетия. Уже в 1799 году стригальщики из Уилтшира начали отправлять письма с угрозами в адрес тех, кто собирался внедрять новые машины. «Мы поставим людей с ружьями или пистолетами, они будут следить за вами». Впрочем, когда дело дошло до исполнения Акта о профессиональных объединениях (Combination Act), на местах, как всегда, стали возникать проволочки, а магистраты от графства к графству трактовали его по-разному. Как и большинство законов, принимавшихся в Вестминстере, он едва ли мог что-то изменить.

Беспокойство стало нарастать с новой силой, когда очередной год оказался неурожайным. Весной 1800 года чиновник из Бирмингема писал в Министерство внутренних дел: «Тысячи людей, особенно дети, находятся в шаге от голодной смерти». Власти осознавали, что голод дестабилизирует страну, которая ведет войну. Осенью Питт писал: «Не так важен вопрос мира или войны, как проблема дефицита, неизбежно связанная с ним; сейчас я не вижу способа эффективно справиться с напастями и нарастающими угрозами, которые таит в себе эта беда». Он писал это во время бунтов. В сентябре 1800 года зерновую биржу на Марк-Лейн в Лондоне осадили толпы людей после того, как на колонне в память о пожаре 1666 года появились листовки, в которых говорилось: «Хлеб будут продавать по шесть пенсов за четвертинку, если в понедельник люди соберутся на зерновой бирже». На следующий день толпа осадила несколько лавок хлеботорговцев в Уайтчепеле; на третий день появилась еще одна листовка с призывом к «голодающим братьям» собраться на Сент-Джордж-Филдс и «защитить свои права. Забудьте о солдатах, жаждущих крови. Они обратятся в бегство…». Бунты вспыхивали по всей стране. По словам Мэттью Болтона, в Бирмингеме было такое количество солдат, что город напоминал военный лагерь.

Само правительство пребывало в замешательстве. Коалиция против Наполеона была шаткой; Пруссия и Россия, Россия и Австрия, Австрия и Пруссия – все боролись за влияние в различных частях Европы. На Англию напасть было нельзя, но и ударить она не могла. Некоторые члены кабинета предпочитали, чтобы в Париже вновь воцарилась династия Бурбонов, однако подобный сценарий едва ли имел шансы на успех; другие полагали, что вести переговоры с Бонапартом было бессмысленно; третьи были уверены, что переговоры – единственный путь к успеху. Возникли разногласия относительно роли союзников в возможных мирных переговорах; стоит ли разрешить им участвовать, или Британия должна вести переговоры единолично?

Впрочем, все хотели мира. Казалось, люди порядком устали от войны, продолжавшейся уже более семи лет. Желание это усилилось еще больше, когда противник с новыми силами пошел в наступление. Весной 1800 года Бонапарт перебросил войска через Альпы и одержал победу над австрийцами при Маренго. По Люневильскому мирному договору, заключенному 9 февраля 1801 года, Франция получала контроль над немецкими районами на левом берегу Рейна, Бельгией и Люксембургом, а также крупными областями Италии. Как писал один стратег, Бонапарт не сокрушал врага, а обезвреживал его. Британия вновь осталась один на один с Францией.

В этот момент, за пять дней до подписания мирного договора, Уильям Питт решил покинуть свой пост. Его уход стал неожиданностью для всего политического мира, многие с подозрением восприняли эту новость, полагали, что сие очередной «трюк» Питта, преследовавшего свои интересы. Говорили, что он не хотел быть вынужденным посредником при заключении мира с Наполеоном. Предполагали, что он переутомлен. Его здоровье действительно ослабло; он потерял присутствие духа на фоне охватившего страну голода и бунтов; Питт устал примирять всех и искать компромисс между враждующими сторонами. Однако в действительности уход Питта не имел ничего общего ни с войной, ни с голодом. Дело было в Ирландии.

Во время переговоров об Акте об унии, в ходе которых Генри Граттан сокрушался о спящей красе своей страны, Питт ненароком высказал предположение, намекнул или дал понять, что вскоре последуют послабления для католического населения страны: католики вновь смогут занимать должности в сфере права и политики. Однако он не учел мнение короля, считавшего какие-либо уступки католикам противоречащими духу и букве его коронационной клятвы, в которой он обещал защищать англиканскую церковь. Монарх не мог допустить, чтобы во вверенной ему стране было несколько официальных религий. Георг III был столь же принципиален, сколь и упрям, и в этом вопросе оставался непреклонен. Во время королевского приема он подошел к одному из единомышленников Питта, Генри Дандасу, и довольно громко, чтобы его могли слышать многие из присутствующих, спросил: «Что это за идея, которую вы собираетесь мне навязать? Какая еще эмансипация католиков… Вот что я скажу: в каждом человеке, который будет склонять меня к этому, я буду видеть личного врага. Надеюсь, мои друзья не оставят меня».

Питту стало известно об этом разговоре уже через несколько минут. Он, ставивший свою репутацию превыше всего, счел своим долгом уйти в отставку. Король, зная, что у него есть замена правительству, удовлетворил желание первого министра. Питт покинул пост, уступив место Генри Эддингтону, которого можно было назвать надежным, верным, трудолюбивым и честным человеком; эти качества и определили выбор короля. Кроме того, у Эддингтона было еще одно преимущество, бесспорно подкупившее монарха: он выступал против дарования католикам дополнительных свобод. К сожалению, этих качеств было недостаточно, чтобы превзойти бывшего главу кабинета. С легкой руки молодого министра Джорджа Каннинга стал популярен довольно грубый стишок: «Питт и новый Эддингтон – что Лондон, а в нем – Паддингтон». Нового премьер-министра называли «доктор», поскольку какое-то время он занимался врачебной практикой и лечил состоятельных (и тем не менее нездоровых) людей. Отец Эддингтона также был известным терапевтом, среди пациентов которого, к слову сказать, числился и отец Питта, граф Чатам. Эддингтон не был выдающимся оратором, ему с трудом удавалось контролировать палату общин, не говоря уже о народе.