Питер Акройд - Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо

Растущее число читателей, которые в скором времени получили название «читающая публика», жадно набрасывались на все современное и сиюминутное; они проявляли невиданный, если не сказать беспрецедентный интерес к делам и увлечениям светского общества. Именно тогда зародился жанр романа во всех его формах, а такие журналисты, как Свифт и Дефо, стали самыми искусными романистами. Чем еще можно объяснить подъем так называемой разговорной, а не риторической драмы в лице Уильяма Конгрива, Джона Ванбру и Джона Гея?

Если мы хотим услышать или хотя бы подслушать голоса, звучавшие в эпоху королевы Анны, нам стоит обратиться к литературным произведениям того времени. Сочетая ученость, комичность, вдохновенность и остроумие, их тон вместе с тем лишен претензий на сложность и стремится понизить градус пафоса в любой форме изложения. Произведения того времени являются реакцией на революции, славные или наоборот, а также войну, казавшуюся бесконечной и безрезультатной, политическую и религиозную вражду, которую теперь считали несовременной и ненужной.

Разумеется, сатира существовала давно – она возникла вместе с глупцами и лицемерами, однако с появлением горьких противоречий и открывшихся истин XVII века возникли и новые сатирические приемы, такие как ирония и снисходительный тон. Недостаточно было просто победить оппонента в споре. Требовалось еще и высмеять его. Поуп и Свифт особенно преуспели в этом, получив широкую известность благодаря своим едким насмешкам. Таково было настроение века. Все члены клуба Мартина Писаки создали своих ярких сатирических персонажей.

Поуп и сам был объектом едкой сатиры. Он исповедовал католичество, а значит, был лишен возможности учиться в университете и трудиться на государственной службе [52] В 1689 г. католики были исключены из Акта о веротерпимости. Католикам запрещалось проживать в пределах 10 миль (16 км) от Лондона, держать в доме оружие. Они не могли выступать в качестве адвокатов или поверенных, не имели права голоса, их детям запрещалось ходить в обычную школу или университет. Именно поэтому образование Александра Поупа было преимущественно домашним. . Туберкулез позвоночника превратил его в горбуна, и он не мог ходить прямо. Именно ему принадлежат жалобы на «эту долгую болезнь – мою жизнь». Он реформировал английское стихосложение, разработав александрийский стих (в английской традиции – героический куплет), который стремительно вошел в моду, а вскоре стал отличительным стилем эпохи. Куплеты Поупа отождествляли формальный и нарочитый стиль в период, когда формальность и нарочитость служили признаками хорошего тона.

И все же беспроигрышная форма коротких куплетов в случае Поупа не означала отсутствия литературного таланта и подлинного поэтического чутья. Первые десятилетия XVIII века часто описывают как годы скованности и сдержанности, однако это говорит лишь о необходимости сдерживать неукротимые стремления и бурный энтузиазм. В те времена считалось неприличным выставлять свои чувства напоказ. Добиваться своего следовало через аллюзии и намеки. Если это и правда был «век разума», как утверждали некоторые исторические пособия, то такой разум граничил со страстным увлечением анализом. Что могло подстегивать сильнее, чем неуемное желание с помощью разума выбраться из мрака недавнего прошлого?

С самого начала «Мемуары» задумывались как коллективный труд, который, по словам Поупа, ставил целью «высмеять дурной вкус псевдоучености, создав собирательный образ героя, обладающего достаточными способностями, чтобы попробовать себя в каждом из видов искусств и наук, однако делающего это без должной вдумчивости». Таким образом, маленькая книжка стала сборником нападок на модные вкусы и адептов современной философии, вызывающей чувства, которые Свифт в своей надгробной эпитафии назвал «суровым негодованием» (лат. saeva Indignatio ). «Писаки», если такое название применимо к членам клуба, занимали непримиримую позицию по отношению к современной им науке, известной как механистическая или корпускулярная философия, в которой все сущее сводилось к совокупности материальных элементов. Они презирали технический язык экспериментаторов, считая его полной бессмыслицей, равно как и утверждение, что в мире не существует духовной составляющей.

Темы для высмеивания были неистощимы. Одна из интеллектуальных дискуссий того времени посвящена противостоянию «Античности» и «современности»: спор разгорелся между адептами классического образования и сторонниками новой философии науки и экспериментаторства. Авторы «Мемуаров» не пощадили представителей обеих школ, высмеивая их приверженность догматизму или необоснованным гипотезам. В книге встречается сатира на зануд – завсегдатаев кофеен, зануд – членов клубов и зануд-педантов, которые использовали зарождавшуюся общественную свободу в своих интересах. Казалось, каждый получил право на собственное суждение.

Мартин Писака родился неподалеку от лондонского Ковент-Гардена в местечке Севен-Дайлз, которое получило широкую известность своими астрологами и докторами – последней надеждой богачей и бедняков в отсутствие эффективной системы здравоохранения. В этом прослеживалась явная аллюзия на легковерность и суеверия, широко распространившиеся в XVIII веке благодаря тем, кто больше полагался на изучение книг, нежели на опыт. Отец Мартина Корнелиус Писака, например, изучал труды Аристотеля, чтобы выбрать оптимальный момент для зачатия.

Мартин впервые появляется на страницах книги, когда он прогуливается в «окрестностях Сент-Джеймсского дворца» периода правления королевы Анны, «которое, несмотря на вскоре наступившие счастливые времена, до сих пор помнит каждый англичанин». Далее читатель видит главного героя «под аркадой у бального зала в Сент-Джеймсском дворце», где, возможно, находилось и его собственное скромное жилище – «небольшая комната четырьмя парами ступеней выше». Скорее всего, это было описание помещения, в котором жил сам Арбетнот.

Автор не утруждает читателя описаниями мелких деталей, однако поясняет: «Я беру на себя смелость обещать читателю, что стоит ему заскучать за одной главой, следующая будет не в пример более занимательной». Эта ремарка напоминает слова из другого отрывка, где автор в каком-то смысле раскрывает секрет: «Стиль нынешней главы этих самобытных мемуаров так отличен от прочих, что трудно сказать, чьему перу она принадлежит». Невозможно было поверить в то, что писатель XVII века мог писать в такой манере. Впрочем, по стилю этот труд очень напоминает «Жизнь и мнения дворянина Тристрама Шенди» (The Life and Opinions of Tristram Shandy, Gentleman), первые два тома которого были изданы в 1759 году. Подобное сочетание ума и шутливого тона можно считать отличительной чертой восприятия мира в XVIII веке.