Валерий Новоселов - Смерть Ленина. Медицинский детектив

Впрочем, судя по записям врачей, они полагали, нет, они были уверены, что перед ними не атеросклероз, а нейролюэс, причем в одном из типичных вариантов течения и, соответственно, проводили лечение данной болезни согласно принятым в то времени стандартам. На основании синдромального и нозологического мышления, изучения множества материалов начала ХХ века по атеросклерозу и сифилису, у меня в результате выработалось четкое понимание, что врачи лечили пациента В. И. Ульянова исключительно от нейросифилиса. Последний манифестировал у него в неврастенической форме сифилитического психоза, в терминологии лечащего врача, профессора В. П. Осипова. На течение заболевания у пациента также оказало влияние токсическое действие препаратов арсенобензольного ряда и, весьма вероятно, и ртути. И не было никакого атеросклероза, кроме как «по возрасту» в аорте и венечных артериях.

Да, у пациента В. И. Ульянова оказался не атеросклероз, а одно из самых распространенных в те годы инфекционных заболеваний, в определенной клинической форме, как следствия поражения определенных сосудов мозга. Но, несмотря на стандартность данного клинического случая для того времени, это одна из самых запутанных и даже детективных историй в мировой медицине. Ничего не дав для понимания механизмов атеросклероза, в истории мировой медицины болезнь и смерть Ленина останется одним из самых интересных и поучительных случаев.

Когнитивное искажение или «предвзятость», склонность принимать ту информацию, которая подтверждает личные убеждения человека, и отрицать те факты, которые этим убеждениям противоречат, в нашем случае очень характерны. Долгие годы многие люди, в том числе и медики, соглашались с трактовкой, что «непроходимые сосуды без просвета как шнуры» это отражение «атеросклероза износа», диагноза, который был придуман для пациента Ульянова. С точки зрения здравого смысла в этом диагнозе все выглядело как бы логично, но это тот самый редкий случай, когда здравый смысл надо было отложить и заняться изучением истории медицины начала прошлого века.

Вот мнение выдающегося философа современности К. Р. Поппера, обосновывающую возможную гносеологическую позицию по данному вопросу: «С той точки зрения, которую мы здесь выработали, мы должны отвергнуть как совершенно неосновательную любую субъективистскую эпистемологию, предлагающую выбирать в качестве исходного пункта то, что представляется ей не вызывающим никаких сомнений, а именно наши «прямые» или «непрямые» переживания. Конечно, эти переживания в общем хороши и успешны, но они не являются ни «прямыми», ни «непосредственными», ни «абсолютно надежными».

Если разум нужен нам для того, чтобы формировать точные суждения, то трудно представить себе более серьезную преграду на этом пути, чем предвзятость мышления. Тот факт, что выжила данная черта человека, прямо указывает на то, что у нее есть функция адаптации в среде, вероятно, повышающая жизнеспособность индивида. Выслушав чужие аргументы, мы с заметной для нас легкостью сможем обнаружить в них самые слабые точки.

Многие эксперименты демонстрировали парадокс, когда участников попросили решить несколько самых простых логических задач, а потом им было предложено пояснить свои ответы и изменить их, если в процессе отвечающий находил ошибку. Удивительный факт: многие, даже обнаружив ошибку, повторяли свой первоначальный ответ, а изменения вносили лишь около 15 % из общего участников. И многие подобные опросы психологов доказывают — человек с трудом меняет свое ошибочное мнение. Это демонстрирует эволюционную задачу данного феномена в мышлении, связанную непосредственно с его выживанием, пусть мнение ошибочное, но оно было связано с мнением большинства, это было более безопасно, чем найти ошибку во мнении большинства и высказать свою точку зрения.

Как правило, сильные эмоциональные высказывания, связанные с тем или иным вопросом, не говорят о его глубоком понимании. И наша зависимость от чужой точки зрения лишь усугубляет радикальность новых взглядов. Но науку можно рассматривать как систему, устраняющую подобные ошибки, к которым склонны все люди, так как в условиях научного эксперимента нет места для предвзятости, ведь исследование можно повторить в других лабораториях, там, где нет мотива для подтверждения искаженного результата. Именно поэтому система научных доказательств пользуется доверием во всем мире.

К сожалению, убежденность большей части нашего общества в причинах болезни В. И. Ульянова, в неправильности его лечения и механизмах смерти основателя СССР, основаны на представлениях, «жестко» заложенных политическим руководством страны. В их основе, на взгляд автора, лежит заведомо неверная информация, начиная с бюллетеней о болезни В. И. Ульянова, а потом и высказывания практически всех политических деятелей и чиновников от здравоохранения. Эти представления были закреплены в момент сильных эмоциональных потрясений, и именно эмоциональность высказываний ряда историков, не обладающих современными медицинскими знаниями, как в прочем и знаниями в области истории медицины начала прошлого века, и говорят автору, что они не верны.

Слишком высокая эмоциональная составляющая информации, подаваемой частью историков СССР, как, впрочем, и современными «лениноведами», требующая дополнительного обеспечения участия как структур лимбико-ретикулярной системы, симпатической системы вегетативного обеспечения, говорит, что они не верны. Для подачи обычно верной информации, совершенно не нужно использовать слишком энергозатратные физиологические механизмы, и только ложь требует сверхэмоционального стиля подачи информации. Вспомним поговорку «Юпитер, ты сердишься — значит, ты не прав». В ней присутствует глубокий физиологический смысл.

Вот пример сознательного искажения — на 402 странице дневника указано, что врачи Ф. А. Гетье, В. П. Осипов, С. М. Доброгаев поставили подписи под обращением о том, что сообщения в газетах не соответствуют желаемому и возможности быстрого выздоровления В. И. Ульянова нет. В эти же дни октября 1923 года нарком Н. А. Семашко, выступая на общегородском партийном собрании в Одессе, отвечая на вопросы о здоровье Ленина, говорит: «Речь его настолько улучшилась, что он почти свободно говорит… Ильич рвется к работе. Однако нам приходится удерживать его от этого, так как мы чувствуем ответственность за его здоровье не только перед российским, но и мировым пролетариатом ».