Ольга Елисеева - Париж слезам не верит [litres]

Москва уже расстилалась перед ними. В отдалении маячила кора крыш, нет-нет да разрываемая изящными силуэтами дворцов с колоннадами, тонкими пиками колоколен, большими просторами зеленых садов и незастроенных пустошей. Тысячи куполов горели сусальным золотом. А посреди всего этого разнообразия, как на блюде, лежал красный пояс Кремля, отделенный от остального мира синеватой подковой реки. С расстояния не было слышно ни криков, ни лязга тележных колес, и картина могла показаться умиротворяющей. Но стоило приблизиться, и ровный гул, долетел до спутников из недр Первопрестольной. Еще немного – стали слышны отдельные голоса, грохот, стук, плачь и потоки брани. Словно в город уже вступил неприятель, и шел погром.

На улицах лежали мертвые и раненые солдаты. Не останавливаясь, шли телеги с добром. Люди, держась за оглобли повозок, волокли на себе скарб. То и дело, кто-нибудь из них крестился, всхлипывал, длинно выругавшись, сбрасывал пожитки и начинал подбирать страждущих. Везде толпился народ. Кое-где шайки мародеров уже грабили дома. Услышав, что армия уходит, Ростопчин призвал москвичей взять в руки оружие и самим встретить Наполеона в воротах города, для чего и открыл арсенал. А заодно и тюрьмы. Стоит ли говорить, кто и зачем разобрал палаши с фузеями? Вооруженное ворье хозяйничало на улицах. На богатые подводы, шедшие без охраны крепостных, нападали и растаскивали на глазах у хозяев.

– Так мы, пожалуй, до дому не доберемся, – с сомнением бросил Воронцов.

– До какого дома? – едва шевеля языком, переспросил Фабр. Он так устал, что держался в седле только благодаря шарфу, связывавшему его со спутником.

– До моего дома, – отозвался генерал. – Э-э, давай подтянись, немного осталось. Знаешь, где Немецкая слобода?

Алекс мотнул головой. Он жил в Питере.

– Заодно и посмотришь.

Посмотреть было на что. Немецкая слобода уже горела. Тушить оказалось нечем, потому что расторопный Ростопчин, бросив в городе двадцать пять тысяч раненых, ухитрился вывезти все пожарные снаряды: ведра, брансбойты, топоры, крючья. Графский дом один, как белая скала, вздымался среди общего хаоса. Вокруг него стояли уже загруженные около сотни подвод, прибывших, как позднее узнал Фабр, из имения Андреевское, чтобы забрать библиотеку, картины, ковры, золотую и серебряную посуду, мебель…

– Сгружайте! Сгружайте! – закричал Михаил. – Ну, живее! Людей берем! Поднимайте, кто лежит на улице!

Его не сразу узнали. А когда догадались, что это барин, бросились исполнять приказание. Вокруг прыгал только козлоногий старичок-управляющий, повторяя со слезами в голосе:

– Батюшка, а холстину-то куда? Холстину?

– Какую холстину? – не понял Воронцов.

– Да размалеванную? – Управляющий ткнул пальцем в сторону какого-то натюрморта.

– В печку ее! – отрывисто бросил граф. – Слышь, Терентич, давай, ради бога! Спешить надо!

Бубня под нос что-то вроде: «Молодо-зелено! Да разве ж, батюшка Лександр Романыч позволил бы!» – старик снова взялся распоряжаться и теперь уже грузил раненых.

– Всех! Всех! Плотно укладывайте! Не выезжать порожними! – Михаил опять почувствовал себя командиром. Он развязал шарф, соединявший его с Фабром, велел перенести их в коляску, выгнать из конюшни всех лошадей и раздать тем из раненых, кто кое-как мог держаться в седле. – Ребята, не отставайте! Движемся в Андреевское!

Коляска тронулась. Их шатало на ухабах, бросало друг на друга. Алекс со страхом подумал, что запачкает кровью внутренность такого дорогого экипажа. Но посмотрел на графа, который усилием воли удерживал себя в сознании, и понял: где чья кровь на обшивке – не разобраться – оба изрядно увозили рессорное английское чудо. «Мы спасены! – билось у Фабра в голове, когда город остался позади. – Спасены!»

В это время за спиной у отступавших раздался оглушительный взрыв – это взлетел на воздух пороховой магазин, и столица, которая уже в нескольких местах горела, запылала почти вся. Идущие никак не хотели верить, что пламя пожирает Москву, и передавали из уст в уста, что занялось какие-то большое селение между городом и хвостом войска. Ехали весь день, а к ночи свет от пожара стал таким ярким, что Воронцов, подобрав на дороге какой-то обрывок газеты, вздумал его почитать для разнообразия.

Утром Бог послал графу лекарей. Два врача и фельдшер застряли на обочине дороги в колымаге, у которой отвалилось колесо.

– Ага, – сказал Михаил Семенович, прокурорским взглядом окидывая подводу. – Попались. Тяните-ка их, ребята, в нашу колонну.

Крепостные Воронцова мигом приладили соскочившую ось и, не обращая внимания на протесты медиков, пристроили их повозку к своим телегам.

– Нишкни, – цыкнул на лекарей старик Терентич. – У нас тута цельный гофшпиталь.

Дым от пожарища соткался в густое черное облако, сквозь которое с трудом пробивался рассвет. Позднее товарищи, дошедшие то Тарутина, рассказывали, что им казалось, будто тень столицы не оставляет их, требуя мщения. И лишь когда армия встала и заняла новую позицию, ветер переменился, облако исчезло, горизонт просветлел. Но ни Фабр, ни Воронцов, ни раненые, которых граф забрал с собой, этого не видели. Они свернули с полдороги и углубились в сосновые перелески под Андреевским.

Огромная вотчина некогда принадлежала канцлеру Александру Романовичу и перешла к Михаилу по наследству. Здесь точно и не было войны. Даже запах гари, с которым за время дороги сроднились беглецы, остался позади. Большой барский дом на косогоре превратился в лазарет, где нашлось место пятидесяти генералам и офицерам, тогда как крестьяне приняли около трех сотен солдат. Два графских адъютанта – Арсеньев и Нарышкин – еще собирали и приводили раненых с дороги.

Вскоре граф уже прыгал на костылях и уверял гостей, что рана у него плевая. Выздоравливавшие собирались группами, получали пищу, одежду, по десяти рублей на брата и отправлялись под командой какого-нибудь из поправившихся офицеров в Главную армию. Сам Воронцов еще два месяца не мог покинуть имение и только глубокой осенью отбыл догонять войска. Фабр приходил в себя одновременно с ним. Там же, в Андреевском, лечился от контузии старый друг Михаила – генерал де Сен-При, тоже эмигрант. Славный малый, адъютант государя. Они быстро сошлись с Алексом на почве общих переживаний. Проклинали Бонапарта, удивлялись превратностям истории, заставлявшим их, потомков славных родов, воевать против Франции, утешали друг друга рассуждениями о долге и присяге. Наконец, надеялись на лучшее: настанет день, они вернутся домой, где уже не будет ни Наполеона, ни якобинцев… Фабру это удалось. Сен-При – нет. Он умер от ран в конце войны. Но пока, веселый и молодой, друг Воронцова обещал взять Алекса к себе в дивизию начальником штаба, что и исполнил по выздоровлении.