Ольга Елисеева - Париж слезам не верит [litres]

Арсений не без скепсиса рассматривал записи. В душе он был рад, что не пришлось подкупать слуг начальника и рыться в его вещах. Анализ страницы подтвердил слова Груши. Жеребцова посетила Волконских 15, 18 и 24 января. Последний визит состоялся как раз накануне исчезновения документов.

– А княгиня ничего не заметила? – сдвинув брови, осведомился Закревский. – Аграфена Федоровна, воровать чужие бумаги нехорошо. Вы могли попасть в двусмысленное положение.

Груша надулась.

– Вы не рады? Ведете себя, как сухарь. Даром что занимаетесь такими интересными делами! Ее светлость ничего не заметила. Она уже начала новый том календаря. А этот, за первую половину года, лежал рядом, на трюмо. Им уже не пользовались. Да! – вдруг воскликнула она. – Вообразите! Жеребцова настолько плохо воспитана, что подарила княгине сахарницу!

– Какую сахарницу? – не понял Закревский. Его поражало, как женщины могут перескакивать с предмета на предмет.

– Серебряную, – отозвалась Груша. – Вот здесь записано. Смотрите. Под последним визитом. «Привезла сахарницу. Серебро. Чеканка. Франция. Регентство Филиппа Орлеанского».

– Может быть, княгиня коллекционирует чайные приборы? – осведомился генерал.

– Ах, да ничего она не коллекционирует! – вспылила Аграфена. – У нее все есть, что душе угодно. Зачем, подумайте сами, сахарница или молочник отдельно от сервиза? Кроме того, это бестактно. Такой подарок изобличает дурные манеры. Волконская сама смеялась над Лидией и вспомнить не могла, что ее понудило принять столь странный презент? Вещь до сих пор стоит у нее на зеркале. Она не знает, что с ней делать. Показала мне. Мы похихикали. Но что самое примечательное: там внутри сахар! – Аграфена сделала страшные глаза. – Колотый. Не лучшего качества. С желтизной.

– Стойте, стойте. – Арсений поднял руку. – Сахар?

– Ну да, – Толстая рассказала только, чтобы посмешить генерала. Но он, кажется, находил в случившемся некий смысл. – Вы что же, думаете, Лидия выменяла у княгини документы на сахарницу?

Мадемуазель прыснула в кулачок от комизма этого предположения.

– Нет, – серьезно поправил генерал. – Она обменяла их на сахар . Вы же сами говорили, что Волконская бывает не в себе. А потом ничего не помнит.

Лицо Груши вытянулось. До нее постепенно дошел смысл произошедшего.

– Бедный князь Петр Михайлович! – не сдержалась она. – Говорят, он добрый человек?

Закревский задумчиво кивнул.

– Если бы не он, Аракчеев давно сожрал бы военное ведомство.

Арсению вспомнилось, как месяц назад Петрохан вернулся вместе с царем из путешествия по военным поселениям на Юге. Мрачный. Подавленный. Злой. Его неприятель умел делать дела. В одночасье, будто из ничего, возникли дома, крытые черепицей, ровные дороги, засеянные поля.

– Там фонари на деревенских улицах, как в Петербурге, – сообщил князь в разговоре о Чугуеве. – Все печи выбелены. На полу ни соринки. Скотина лопается, точно ее в задницу надули через соломинку! Даже баб читать учат. Я не говорю о детях. Граф устроил показательный экзамен своих школ. Гомера наизусть шпарят. А я свернул в Одессу, где у меня два остолопа в пансионе аббата Николя торчат – лучшая частная гимназия в России! – губы начальника презрительно скривились. – Вообрази, Арсений! Два бревна! Без мысли в глазах. Проэкзаменовал их сам. Полный ноль. И по математике, и по географии. По-французски еще кое-как. Стыдобища! Хоть сдавай в поселения к Аракчееву!

Закревский недоумевал, зачем Петрохан вообще отослал сыновей так далеко от дома. Разве в столице пансионов нет? Теперь запоздало понял: Волконский не хотел, чтобы дети видели болезнь матери. Стыдился. Считал случившееся только своим крестом.

– Мне надо поговорить с мадемуазель Жеребцовой, – сказал Арсений. – Где можно бы было это устроить?

Аграфена наморщила лоб.

– Думаю, в Царском. Приезжайте завтра, после обеда. Часам к четырем. Как раз будет прогулка перед чаем. В парке у грота фрейлины играют в прятки. Ждите нас напротив Скрипучей беседки. Знаете, такая в китайском стиле? Я приведу туда Лидию.

Закревский заверил, что знает. Он стоял у окна и наблюдал за улицей. Ему показалось странным, что один из закрытых экипажей – черный, с медным крестом на обтянутой кожей двери – несколько раз проехал по Галерной взад-вперед. Лошади шли шагом, причем у его дома карета еще больше замедляла ход.

– Сударыня, подойдите-ка сюда, – поманил генерал Аграфену. – Только осторожно, не выглядывайте из-за занавески. Вам не знакомо это ландо? Мне кажется, я его видел у Главного штаба, когда вы приходили ко мне за гербовой бумагой.

Толстая кивнула.

– Тут нет ничего таинственного. Это экипаж госпожи Мавромихалис, любовницы Каподистрии. Очень ревнивая. Он увез ее из Ионии, когда наступали турки. Там их семья владеет бог знает чем!

Закревский снова перевел взгляд на улицу. В глубине кареты действительно мелькнуло женское лицо. С такого расстояния невозможно было рассмотреть, красивое или нет.

– Не обращайте внимания. – Груша беспечно махнула рукой. – Поликарпа изрядная дура. Думает, будто, если пожалуется графу, что у меня другой любовник, он порвет со мной.

– Вам все-таки надо быть осторожнее, – покачал головой генерал. – Кто знает, что у нее на уме? Народ дикий, горячий. Ведь в вас кидали именно турецким кинжалом. У греческих пиратов много такого оружия.

– О, так на меня покушалась Поликарпа? – Кажется, мадемуазель Толстая не принимала его слова всерьез. – Как романтично: я паду от руки соперницы. Поэма Байрона «Лейла»! – А потом очень буднично добавила: – Я ей косы-то повыдергиваю. Будьте покойны.

Арсению пришлось довольствоваться этим заявлением.

На следующий день около четырех он уже занял пост у Скрипучей беседки. Деревянный домик под крышей-пагодой был назван так, потому что каждая его ступенька, каждая доска дверей и половиц предательски скрипела. Это была обманка. С виду уютный павильон для влюбленных. Но стоило прячущейся парочке вступить на паркеты, как каждый ее шаг становился известен. В девятнадцатом веке подобные шутки приводили людей в восторг. Неудобство обманок состояло в том, что их тайна быстро раскрывалась, и на сто верст вокруг невозможно было найти дурака, способного купиться на хитрость. Поэтому сейчас беседкой пользовались только дети, желавшие поскрипеть в свое удовольствие.

Закревский прохаживался вдоль желтой стены павильона в ожидании Груши и ломал голову: повезет – не повезет. Вдалеке у озера послышались женские голоса. Фрейлины шуршали платьями, скрипели зонтиками от солнца и щебетали по-французски. Сперва они затеяли игру в мяч. Пришлось потерпеть, пока девицы набегаются по лужайке, потом отдохнут в тени раскидистого екатерининского дуба и, наконец, примутся за прятки. Вскоре за кустами орешника раздались торопливые шаги, замелькали светлые кисейные платья, и на дорожку выбежала пара нимф. Они явно торопились скрыться от подруг, давились смехом и были в восторге от придуманного убежища.