Оливье Гез - Исчезновение Йозефа Менгеле

На следующий день после того как ему исполнилось шестьдесят, у него боли в животе, отвратительные судороги – должно быть, из-за сырного пирога Лизелотты, прокисшего по жаре, или из-за стресса: на той же вечеринке Герхард с дрожью в голосе сказал, что очень скоро навсегда уезжает из Бразилии. Он не тянет здешней жизни в финансовом плане, да и у жены и сына, возможно, серьезные проблемы со здоровьем, им предстоит целый ряд обследований, анализы крови, рентген, пункция костного мозга, а это предпочтительнее делать в Австрии, где за ними будет обеспечен лучший уход. «А я, а я?» – спрашивает Менгеле. Его новой нянькой станет Боссерт, он будет связным между Гюнцбургом и Штаммерами, будет передавать ему почту и покупать все, что понадобится. Вот и прощальный подарок – Герхард преподносит ему свое удостоверение личности. Надо всего лишь заменить его фото на фото Менгеле, детская шалость. Музикус поможет заламинировать документ, для административных дел он будет ему просто незаменим, а то фамилия Хохбихлер – слишком похоже на грубую фальшивку, может и не сработать.

Боли в животе снова приходят через несколько месяцев, острые, страшные. Менгеле мучают колики. Он прикладывает к животу пузырь со льдом, обмазывает зеленой глиной, размазанной в горячей воде, целый день не ест, но ничего не помогает, ни настой боярышника, ни лекарства и антибиотики, купленные для него Боссертом. Боль усиливается, на смену диарее приходят вспучивание, приступы рвоты, сильный запор, его кишечник не опорожняется, а организм слабеет, на шее вздуваются лимфатические узлы, поднимается температура. Когда однажды утром Менгеле, проснувшись, нащупывает на животе шишку, он сразу думает, что это опухоль или, может быть, его отравили Штаммеры – чтобы им достались и квартирка, и дом, и его записные книжки, за которые издательство отвалит им целое состояние. Он корчится от боли, но отказывается ехать в Каейрас на врачебный осмотр. «Слишком опасно», – бормочет он Боссерту, примчавшемуся к его изголовью. Геза тоже против, он боится возможных трудностей после визита к доктору и к тому же не верит ни в какую болезнь: их сосед-компаньон, старый лис-ипохондрик, в конце концов выкарабкается, как всегда. И все-таки на сей раз недуг тяжел. В последующие дни Менгеле не может есть, с трудом пьет, и во рту у него ядовитый и отвратительный привкус дерьма. Наконец, поразмыслив здраво, он догадывается: это приступы фекалоидной рвоты, перитонита, ему вот-вот настанет конец. Надо как можно скорее обращаться к специалисту. Боссерт везет его в больницу в Сан-Паулу.

Медик прощупывает живот стонущего доходяги, вглядывается в холодное как мрамор лицо, белоснежные усы и морщинистый лоб и запрашивает медицинскую карту, составленную на основании документов, оставленных Боссертом в приемном покое. Рентгенологи вот-вот дадут свое заключение. Врач озадачен. За двадцать лет карьеры, признается он, ему еще не приходилось видеть, чтобы организм белого пациента к сорока шести – сорока семи годам был так изношен: должно быть, жизнь у господина Герхарда была весьма нелегкой. Музикус вдруг спохватывается: в этих поддельных документах Менгеле датой рождения вписан не 1911-й, а 1925 год. Он ссылается на ошибку больничной администрации, сейчас он попросит исправить, доктор прав, больной на десяток лет старше, мое почтение, доктор. Тут кстати появляется и медсестра с рентгеновским снимком внутренних органов. «Сейчас все будет в порядке, Вольфганг, все будет в порядке», – говорит своему мертвенно-бледному гуру Боссерт.

Кишечник действительно закупорил темный плотный шар величиной с бильярдный. Рак? Нет, скорее кишечная непроходимость. Может, он проглотил инородное тело? Нет, он уже сколько дней ничего не ел, первые болевые приступы появились в прошлом году. Что же тогда? Загадка, но нужно оперировать, и немедленно.

Врач извлекает из живота Менгеле впечатляющий клок волос. Из-за его привычки покусывать усы волосы слиплись и закупорили транзит. Он во всех отношениях легко отделался. «Вольфганг Герхард» оплачивает лечение в стационаре и отбывает в неизвестном направлении.

Выходит Менгеле пошатываясь. Разрез у него заживает, но силы уходят, дряхлеющее тело посылает тревожные сигналы. Стоит ему взяться за полено, как в поясницу вступает, а иногда преследующие его мигрени так сильны, что приходится по нескольку дней не вставать, лежа в темноте. Простата распухает, зрение падает, изводят зубные боли. В конце 1972-го он с помощью обрывка веревки и ножа сам выдирает себе гнилой зуб, потому что иначе верхняя челюсть воспалится изнутри. Боль невыносимая, как будто кузнец молотом сбивал зубную эмаль; все нервы зашлись в содрогании вопля. Походов к врачам Менгеле избегает, до сих пор напуганный замечанием больничного доктора о дате рождения – удостоверение личности было отравленным даром Герхарда. Он знает, что приходится платить за стресс, одиночество и бессонные ночи десяти последних лет, физические нагрузки под палящим солнцем, унижения и споры, расставания, зной, меланхолию и влажность, за его высохшее сердце, отмершее сердце. Снова возвращаются нездоровые мысли, тень смерти. Безразличие Штаммеров к его беде повергает его в отчаяние.

Он рассчитывает только на последнего союзника – Музикуса. Но Боссерт не Герхард. Он не вскочит в свой «фольксваген», чтобы примчаться из-за любой царапинки: не до такой степени фанатично предан, как был его соотечественник. Хоть он и восхищается упорством беглеца, но вовсе не собирается приносить ему в жертву ни карьеру, ни семью. Менгеле – эгоцентричный манипулятор. Боссерт был оскорблен его цинизмом по отношению к Герхарду, чья судьба сейчас – череда бедствий: медицинские обследования в Австрии показали, что у его жены рак желудка, а у сына – рак костей. Лечение стоит бешеных денег. Герхард обратился к бывшему протеже – он целых десять лет не требовал с него ни сентаво за верную службу. Но Менгеле недовольно фыркает, уверенный, что Герхард вымогает у него деньги, раздувая общую сумму расходов на лечение: уж лучше было бы смириться с неизбежностью, ведь его жена все равно скоро умрет, и чего тогда разбазаривать чужие средства! Если б Боссерт не настаивал, Менгеле не попросил бы своего брата помочь Герхарду, да к тому же, размышляет Боссерт, и этого бы не сделал, не опасайся он, что бывший и ныне безутешный фактотум продаст какие-нибудь его секреты журналисту или полиции. Менгеле же, верный себе, потом написал Герхарду, что потрясен скаредностью своего семейства.

Старый нацист раздражает всех окружающих. В начале 1970-х он приводит в уныние последний остающийся кружок верных друзей, хныча над своей судьбой и вмешиваясь в личные дела ближних, расточая советы, выклянчивая постоянное внимание к себе (а еще деньги и письма), точно малое дитя. Марта пишет ему редко. Алоис не переносит, когда тот критикует его методы воспитания сына Дитера, хотя Йозеф с ним даже незнаком; возмущен, что он позволяет себе передать ему черный список семей, которых в Гюнцбурге следует избегать, – на тот случай, если Дитер вздумает жениться. Еще Алоис просит его прекратить присылать их племяннику Карлу-Хайнцу длинные послания, в которых он мусолит свое разочарование, восхваляет фюрера и евгенику, поносит ФРГ, между прочим, весьма снисходительную к ним. Мировой порядок изменился: после смерти отца в 1974 году Дитер отказывается следовать советам дядюшки из Америки. Даже верный Зедльмайер и тот устал от утомительных переездов в Бразилию и обратно, упрямства и вечного оханья Менгеле, его непрерывной ругани со Штаммерами и недостатка благодарности. Никакой другой беглый нацист не удостоился такой поддержки! Менгеле стал обузой, но гюнцбургский клан не может бросить его: окажись он арестован, тут же вскроются непрекращавшиеся связи семьи с Ангелом смерти, а это драма для бизнеса мультинациональной корпорации, сбывающей продукции на миллионы марок и теперь насчитывающей более двух тысяч работников. В 1971 году Зедльмайер, свидетельствуя под присягой, все-таки лгал следователю: Менгеле-де никак не связан со своей семьей; он никогда не работал на фирме; он, скорее всего, живет в Парагвае – об этом Зедльмайер, как и все, прочел в газетах; последний раз он встречал его больше десяти лет назад в буэнос-айресском аэропорту.