Оливье Гез - Исчезновение Йозефа Менгеле

В начале 1976 года Герхард прибывает в Сан-Паулу.

Обменять документы – простая формальность, переклеить и снова подделать их – тоже, но они выглядят еще неправдоподобней, чем раньше, – так прошедшие года помяли лицо Менгеле. Герхарду жалко смотреть на него, исхудавшего и плохо выбритого. Австриец помогает ему перекрасить переднюю комнату и повесить в спальне чучело кабаньей головы, но ему нужно обратно в Европу – больной сын требует его присутствия. Герхард просит Боссерта уделять побольше времени их другу или познакомить его с какой-нибудь семьей, которая могла бы время от времени навещать и отвлекать его. Музикус вспоминает об одном инженере по текстилю, аргентинце немецкого происхождения, Эрнесто Глау, которому в присутствии Герхарда устраивает смотрины. «Мужик хороший, сделает все как надо», – договариваются оба сообщника; речи нет о раскрытии настоящего имени Педро Герхарда – бывшего военного врача на русском фронте и дальнего родственника Вольфганга Герхарда. Перед отъездом он знакомит Глау со стариком и тайно завершает последнюю миссию, доверенную ему Зедльмайером и о которой известно и Боссерту: зарезервировать для больного дяди место рядом с могилой его матери на кладбище города Эмбу. Больше Герхард никогда не увидит Менгеле: он умрет в 1978-м, пятидесяти трех лет от роду, рухнув наземь прямо у дверей собственной машины.

Именно в обществе семьи Глау Менгеле проводит то воскресенье 16 мая 1976 года. В первый раз он приходит к ним на asado (жаркое) – большое аргентинское барбекю; обычно Эрнесто с сыном Норберто приходили к нему с пачками печенья и готовыми блюдами, уложенными в корзину, – Боссерт предупредил их, что у дяди Педро плохой аппетит и готовить он не умеет. В увитой зеленью садовой беседке прохладно, но Менгеле в это воскресенье задыхается от огнедышащего зноя и просит Норберто проводить его домой, не выпив кофе, извиняясь, что чувствует, как подступает один из ужасающих приступов мигрени, нет, ложиться в постель он не хочет, а только уйти побыстрей, «спасибо, малыш». Наконец оказавшись у двери своей лачуги, он не может открыть ее, вот странно-то, у него недостает силы повернуть ключ в замке, правое плечо онемело и больше не подчиняется сигналам мозга, который ни с того ни с сего пронзает жестокая боль, словно вдруг открылся какой-то клапан и голову затопило болью; управляющие органы взрываются, не дают ему позвать на помощь, выговорить хоть слово и даже ясно понять, что происходит; тогда он с трудом ковыляет к машине застывшего в ужасе Норберто: старик блюет на дверцу, его верхняя губа безжизненно свесилась вправо.

Провалявшись в больнице две недели, Менгеле медленно восстанавливается после криза мозговых сосудов. Боссерты и Глау сменяли друг друга, дежуря у изголовья больного, и после выписки из больницы Норберто переезжает к нему жить: настал момент, когда, даже если медики и утверждают, что ему повезло и осложнения в виде инсульта маловероятны, дядя Педро уже не может жить один.

Сосуществование молодого южноамериканца с изможденным нацистом быстро оборачивается неприятностями. У Норберто нет ни терпеливости, ни навыков медсестры, чтобы скрашивать снедающую Менгеле тоску. Тот впадает в настоящее безумие, когда память шутит с ним шутки, кидается отверткой или книгой, которых его трясущаяся рука не в силах удержать, плачет, что плохо сварены спагетти. Как-то ночью старик бредил и кричал по-немецки; наутро Норберто решается бросить его. В семье Глау больше никогда не хотят его видеть.

«Приглашается помощница по хозяйству, хорошая повариха, терпеливая и самоотверженная, для ухода за старым родственником. Рекомендации нужны. Безответственных просят не беспокоиться…» На коротенькое объявление Боссертов откликается тридцатилетняя костлявая особа. В конце 1976 года Эльза Гульпиан де Оливейра начинает прислуживать дону Педро.

Улыбчивая и пунктуальная, Эльза проветривает бунгало, отчищает от грязи, вытирает пыль повсюду, во всех углах жалкой лачуги. Ей так жалко старичка – вечно он одинешенек, брюзжит и ногти нервно грызет или бормочет нараспев немецкие стихи, чтобы потренировать память. «Не надо бы вам так себя запускать, дон Педро», – и она уговаривает его пройтись по улице, вместе сходить за покупками, а Менгеле слушается, беря под руку свою энергичную худенькую горничную, которая к тому же и неплохая кухарка. Он водит ее поужинать, приглашает в кино: у него в жизни кроме нее никого нет, не считая Боссерта. В тот день, когда умер Сигано, она с такой добротой инстинктивно прижалась к нему – после Марты его никто больше так не обнимал. Присутствие Эльзы успокаивает его, к нему опять возвращается немного живости духа, и он надеется выполнить то, что сам себе пообещал несколько месяцев назад: вытащить сына сюда, в Бразилию.

На новые увертки Рольфа Менгеле отвечает патетическими письмами, где мольбы чередуются с угрозами. Он так одинок и нелюбим, что покончит с собой, если Рольф не приедет. Здоровье все хуже, он уже дважды едва не умер; израильтяне вот-вот его убьют: «Рольф, ты нужен мне, мы должны как можно скорей повидаться».

Наконец измученный молодой адвокат принимает решение. Отец готовится к его приезду, точно генерал к решающей битве. Ничего нельзя оставлять на волю случая, Рольфу поневоле придется выполнить все его указания, чтобы доехать до него, побольше ложных следов, зарезервировать несколько номеров в отелях, научиться растворяться в толпе и маскироваться, «без солнечных очков и шляпы не обойтись», уточняет он, суметь обнаружить слежку и оторваться от шпиков, «Рольф, надеюсь, ты в хорошей форме, а если нет, – займись спортом, чтобы подготовиться к походу». Если он захочет, Боссерт сразу по приезде в Сан-Паулу даст ему оружие. А главное, ему нужен фальшивый паспорт. По Южной Америке Менгеле-младший не может ездить под своей настоящей фамилией. Сколько напрасных предосторожностей: сейчас, в середине 1970-х годов, никто уже не разыскивает Менгеле всерьез. Западные немцы думают, что он в Парагвае. Израильтяне не располагают свежей информацией и уже не собираются его похищать. После Шестидневной войны голоса всех стран подсчитываются в Совете Безопасности ООН, и голоса стран Латинской Америки тоже: поэтому и израильтяне стараются не раздражать их тенью старого нациста, скорее всего, уже покойного, чтобы не посягать на их суверенитет.

Проконтролировать приготовления предстоит Зедльмайеру. Горе Рольфу, если он вдруг позволит себе возразить. Менгеле чертыхается, бомбардируя его посланиями. Рольф хочет приехать с другом, которому полностью доверяет; но Менгеле его не знает, пусть приезжает один, «но ведь ты не знаешь из моих друзей никого, папа», и так далее. Десятки писем летят через Атлантику, время бежит, Рольф влюбляется в Германии и затягивает с отъездом, встревоженный Менгеле злится на Зедльмайера, а тот рвет на себе волосы. Наконец билет на самолет зарезервирован: 10 октября 1977 года Рольф вылетает. Он должен привезти Боссертам «подарочки что надо», – настаивает Менгеле, уверенный, что причиной разрыва со Штаммерами послужила скупость его семейства, – а еще запчасти для его электробритвы, маринованные шпревальдские огурчики и кружевные салфетки для Эльзы, которой он сообщает о предстоящем приезде племянника. Накануне вылета Карл-Хайнц встречается с Рольфом в садике Зедльмайера и доверяет кузену несколько тысяч долларов, которые он хочет передать Менгеле, мужу его матери, их дорогому «дядюшке Фрицу».