Бернард Корнуэлл - Тигр стрелка Шарпа. Триумф стрелка Шарпа. Крепость стрелка Шарпа

— Ублюдок! — Он ударил еще раз и, поднявшись, ухватил скулящего врага за шиворот. Рядом уже стояли два офицера, один из них еще держал в руке карты. — Заберите у него чертов мушкет. — (Незнакомец дернулся, пытаясь освободиться, но он был намного мельче и слабее Шарпа и успокоился, получив добрый пинок между ног.) — Ублюдок, — повторил сержант.

Офицер с картами поднял валявшийся на земле мушкет, и Шарп, наклонившись, потрогал дуло. Оно было еще горячее — стреляли недавно.

— Если ты, дрянь, убил моего полковника, тебе не жить, — прошипел сержант и потащил пленника к столпившимся у палатки шотландца людям.

Обе лошади Маккандлесса исчезли, и Шарп понял, что именно их стук копыт он слышал после выстрела. Разбуженный шумом, полковник вышел из палатки и выстрелил в конокрадов из пистолета. Один из воров выстрелил в ответ, и пуля попала шотландцу в левое бедро. Бледный, тот лежал на земле, а склонившийся над ним Полман звал врача.

— Кто это? — спросил ганноверец, кивком указывая на пленника.

— Тот ублюдок, сэр, что стрелял в полковника Маккандлесса. Мушкет еще горячий.

Схваченный Шарпом конокрад оказался одним из сипаев майора Додда, служившим под его началом еще в Компании и дезертировавшим вместе со своим командиром. Сторожить его поручили телохранителям Полмана. Шарп опустился на колени рядом с тихо постанывающим Маккандлессом. Через минуту к месту происшествия прибыл и врач, тот самый швейцарец, с которым Шарп сидел за ужином. Склонившись над раненым, он тщательно осмотрел ногу.

— Я спал! — пожаловался шотландец. — Эти негодяи увели моих лошадей!

— Ваших лошадей мы найдем, — попытался успокоить его Полман. — И воров тоже.

— Я полагался на ваше слово! Вы обещали нам безопасность.

— Виновные понесут наказание, — твердо заявил ганноверец.

Маккандлесса перенесли в палатку и положили на тюфяк. Врач, сообщив, что кость и крупные артерии не задеты, раскрыл чемоданчик с инструментами — скальпелями, пинцетами и зондами — и объявил, что попытается извлечь пулю.

— Хотите бренди? — предложил Полман.

— Конечно нет. Скажите ему, пусть делает, что считает нужным.

Швейцарец потребовал принести еще фонарей, воды и остальные инструменты, после чего в течение десяти долгих минут искал засевшую глубоко в верхней части бедра пулю. Маккандлесс не издал ни звука — ни когда костоправ, раздвинув края раны, погрузил в нее зонд, ни когда, сменив зонд на длинный пинцет, попытался захватить свинцовый шарик. Швейцарец потел и вздыхал, а полковник лежал неподвижно, крепко зажмурившись и стиснув зубы.

— Выходит, — пробормотал наконец врач, но тут края раны сомкнулись, и ему пришлось приложить едва ли не всю силу, чтобы вытащить пулю из развороченной плоти.

Наконец это удалось. Из раны хлынула кровь, и шотландец застонал.

— Теперь все, сэр, — сказал ему Шарп.

— Слава богу… — прошептал Маккандлесс и открыл глаза. — Слава богу. — Швейцарец уже перевязывал ногу, и полковник перевел взгляд на Полмана. — Это вероломство, полковник. Подлое коварство. Я был вашим гостем.

— Ваших лошадей найдут, — еще раз пообещал ганноверец, но, несмотря на все предпринятые меры, продолжавшиеся до утра поиски успехом не увенчались.

Опознать лошадей мог только Шарп, потому что полковник не вставал, но сколько сержант ни бродил по лагерю, ничего похожего на пропавших мерина и кобылу он так и не обнаружил. Ничего удивительного в этом не было, поскольку каждый конокрад знает с дюжину фокусов, помогающих спрятать добычу. Животное можно остричь или перекрасить в другую масть, ему можно поставить клизму, после которой оно уже не будет похоже само на себя. И хотя обе лошади Маккандлесса были европейской породы, а следовательно, крупнее местных, составлявших большинство в лагере Полмана, Шарп вернулся в палатку с пустыми руками.

Полману ничего не оставалось, как признать неудачу.

— Я, разумеется, выплачу вам компенсацию, — добавил он, с трудом скрывая раздражение.

— А я ваших денег не возьму! — огрызнулся Маккандлесс. Он все еще оставался бледен и, несмотря на жару, дрожал. Швейцарец, перебинтовав рану, пообещал, что она быстро заживет, но не исключил повторения лихорадки. — Не желаю принимать золото от врага моего, — добавил шотландец, и Шарп, знавший, как дорого обойдутся полковнику две лошади, решил, что в данном случае голос боли заглушает голос разума.

— Я их оставлю, — не отступал Полман, — а виновника мы сегодня же казним.

— Делайте, что должно, — проворчал Маккандлесс.

— А потом мы заберем вас с собой на север, — продолжал ганноверец, — потому как вы должны оставаться под наблюдением доктора Фидлера.

Шотландец с мученической миной на лице приподнялся с ложа.

— Никуда вы меня не заберете! Я останусь здесь, полагаясь не на ваши заботы, а на милость Господа. — Он опустился, зашипев от боли, и сердито добавил: — За мной присмотрит сержант Шарп.

Полман выжидающе посмотрел на сержанта, вероятно полагая, что тот откажется оставаться с раненым, но сержант хранил стоическое молчание, и полковник кивнул в знак согласия:

— Раз вы так хотите, Маккандлесс, пусть так и будет. Удерживать вас против воли я не стану.

— А я скорее доверюсь Провидению, чем такому вероломному наемнику.

— Будь по-вашему, — негромко сказал Полман и, повернувшись к выходу из палатки, поманил за собой Шарпа. — Каков упрямец, а? — Ганноверец посмотрел в глаза сержанту. — Итак, что вы решили? Идете со мной?

— Нет, сэр.

Прошлой ночью, лежа под звездным небом, он уже почти убедил себя согласиться на предложение Полмана, но кража лошадей и выстрел в Маккандлесса все переменили. Шарп просто не мог бросить полковника, оставить его страдать в одиночку. Мало того, он — к немалому для себя удивлению — понял, что не слишком-то и расстроен вмешательством судьбы, решившей проблему за него и по своему собственному усмотрению. Долг обязывал остаться, но к тому же призывало и сердце, так что сожалеть было не о чем.

— Кому-то надо приглядеть за полковником, — объяснил Шарп. — Однажды он позаботился обо мне, теперь моя очередь.

— Жаль, — сказал Полман, — очень жаль. Казнь состоится через час. Думаю, вам стоит посмотреть. Хотя бы для того, чтобы доложить полковнику, что правосудие свершилось и справедливость восторжествовала.

— Справедливость, сэр? — возмутился Шарп. — Какая ж это справедливость — расстрелять бедолагу? Его же подставил майор Додд. — Доказательств у сержанта не было — только подозрения. Додда, решил он, задели за живое обвинения Маккандлесса, и майор посчитал необходимым добавить к списку своих преступлений еще и конокрадство. — Вы ведь допросили сипая, сэр? Он-то должен знать, что за всем торчат уши Додда.