Бернард Корнуэлл - Тигр стрелка Шарпа. Триумф стрелка Шарпа. Крепость стрелка Шарпа

Снова вспомнилось предложение Полмана. Мог бы стоять сейчас там, за маратхскими пушками, препоясанный кушаком и с саблей в руке. И не свистели бы над головой ядра. Стоял бы да смотрел сквозь дым на тоненькую шеренгу красномундирников, идущих навстречу ужасу и смерти. Если так, то почему не согласился? Почему не принял предложение Полмана? Шарп знал — настоящая причина не в какой-то лишь смутно ощущаемой любви к родине, не в отвращении к Додду, нет. Мундир и сабля нужны ему только для того, чтобы вернуться в Англию и поквитаться с теми, кто презирал его и унижал. Только для этого, и ни для чего другого. Сержантов не производят в офицеры. По крайней мере, такое случается не каждый день. Шарпу вдруг стало стыдно: и зачем он только приставал к Маккандлессу с теми дурацкими вопросами. Хорошо хоть, что полковник не высмеял его пустые мечты.

Уэлсли подъехал к полковнику Харнессу:

— Подойдем ближе, полковник, — дайте залп. По вашему усмотрению. Так, чтобы успели перезарядить. Но второй поберегите для пехоты.

— Я уже и сам так решил, — ответил, насупившись, шотландец. — Стрелков пускать не буду — не воскресное это дело.

Обычно впереди батальона шла легкая рота. Выйдя на огневой рубеж, стрелки рассыпались вдоль фронта и били по противнику еще до начала атаки главных сил. Сейчас Харнесс, очевидно, решил приберечь их для одного-единственного залпа по неприятельским пушкарям.

— Недолго уже осталось, — обронил Уэлсли, предпочтя не оспаривать решение полковника удержать стрелковую роту в строю, и Шарп подумал, что генерал тоже нервничает: последние три слова определенно предназначались не Харнессу.

Генерал, должно быть, и сам понял, что невольно выдал свои чувства, и еще больше помрачнел. От бодрого настроения, с которым он вступал в сражение, после начала канонады не осталось и следа.

Миновав ложбину, шотландцы начали подъем. Каждый знал: еще минута-другая, и он окажется на бровке, на виду у маратхских канониров. Сначала враг увидит два батальонных знамени, потом верховых офицеров, потом черную полосу шапок и наконец всю красно-бело-черную атакующую шеренгу с сияющими на солнце примкнутыми штыками. И тогда, подумал Шарп, да поможет нам всем Бог, потому что орудия уже перезаряжены и бомбардиры только и ждут, когда появится цель. Он не успел представить, что будет потом, потому что впереди вдруг грохнула невидимая пушка, и ядро, ударившись о гребень, перелетело через головы наступающих, так никого и не задев.

— Кто-то поторопился, — сказал Баркли. — Парня надо бы взять на заметку.

Шарп глянул вправо. Все четыре батальона сипаев уже спустились в ложбину, а вот пикеты и Оррока, и 74-го пропали за деревьями к северу от долины. Первыми перед врагом предстанут горцы Харнесса, и они же встретят самый горячий прием. Некоторые спешили, как будто стремясь приблизить развязку.

— Держать равнение! — заревел Харнесс. — Не в таверну бежите, мерзавцы!

Элси. Точно, Элси! Шарп вдруг вспомнил, как звали девушку, работавшую в таверне около Уэзерби, куда он сбежал из приюта на Брухауз-лейн. Почему она вспомнилась именно сейчас? Перед глазами встала пивная: зимний вечер, пар от мокрых курток посетителей, девушки с подносами, потрескивающий в камине огонь, мертвецки пьяный слепой пастух и спящие под столами собаки. Он представил, как входит туда, в офицерском мундире и с саблей на боку, как… Но тут 78-й батальон вышел из ложбины, ступил на равнину и оказался прямо перед неприятельскими пушками, и йоркширская таверна исчезла, словно смытая волной страха.

Первой реакцией, однако, было удивление: как же они близко! Миновав ложбину, наступающие оказались всего лишь в ста пятидесяти шагах от неприятеля, и второй реакцией Шарпа было восхищение: как красиво они стоят! Словно на картинке — ровнехонький, будто для смотра, строй пушек, а за ними под пестрыми знаменами маратхские батальоны. Наверное, подумал Шарп, именно так и должна выглядеть смерть. Больше он ничего не успел подумать, потому что в следующий момент весь этот эффективный боевой порядок вражеской армии скрыла плотная дымовая лавина. Лавина вскипела, завихрилась, белую завесу пробили огненные копья, набухшие клубы лопнули, сплющились, разорванные взорвавшимся порохом, и вырвавшиеся из жерл тяжелые ядра ударили по красномундирной цепочке.

Казалось, кровь была повсюду, словно хлынула вдруг из огромного, разом треснувшего по швам мешка, и люди скользили и падали, скошенные косой смерти. Раненые хрипели, умирающие стонали, но никто не кричал. Какой-то волынщик, бросив инструмент, подбежал к несчастному, которому начисто оторвало ногу. Шеренга наступающих рассыпалась, тут и там лежали убитые, вырванные звенья цепи. Молоденький офицер пытался успокоить лошадь — напуганное животное мотало головой и пятилось. Полковник Харнесс объехал распростершегося на земле солдата с вывернутыми кишками, даже не взглянув на убитого. Сержанты орали, требуя сомкнуть строй, и голоса их звучали сердито, как будто это сами горцы были виноваты в том, что в шеренге возникли бреши. Потом все вдруг умолкли. Наступила странная тишина. Уэлсли повернулся и что-то сказал Баркли, но Шарп не расслышал ни слова — в ушах после страшного залпа стоял звон. Диомед рванулся в сторону, и сержант потянул за повод, удерживая испуганного коня. Кровь Флетчера на боку жеребца уже засохла, превратившись в бурую корку. Над ней вились мухи. Какой-то горец клял уходящих без него товарищей. Он стоял на коленях, опираясь на руки, и крови на нем Шарп не видел. Но потом горец поднял глаза, посмотрел на сержанта, выплюнул последнее проклятие и завалился вперед. На растекшиеся, отливающие синевой кишки устремились мухи. Рядом, волоча за ремень мушкет, полз по стерне еще один солдат.

— Равнение! — прокричал Харнесс. — Не спешить, черт бы вас побрал! Не бежать! Думайте о ваших матерях!

— О матерях? — удивился Блэкистон. — При чем тут матери?

— Сомкнуть ряды! — рявкнул какой-то сержант. — Теснее! Сомкнуть ряды!

У маратхских пушек суетились бомбардиры. Только теперь вместо ядер жерла забивали картечью. Пороховой дым рассеивался, уносимый легким ветерком, и Шарп видел в просветах размытые фигуры со снарядами и банниками. Другие выпрямляли хобот лафета, наводя пушки на разреженную цепь горцев. Уэлсли придержал коня, чтобы не отрываться от пехоты. Справа никто еще не появился. Сипаи только поднимались по склону ложбины, а правый фланг скрывали деревья и неровности местности. Картина выглядела так, будто вся тяжесть сражения упала на плечи батальона Харнесса, будто против стотысячной армии британцы выставили всего лишь шестьсот человек. Но даже в этот тяжелый момент шотландцы не дрогнули. Оставив за собой убитых и раненых, они шли по равнине навстречу пушкам, в жерлах которых уже ждала смерть. Снова заиграл волынщик, и пронзительные, чудные, дикие звуки словно вдохнули жизнь в сжавшиеся от страха души. Шотландцы шли к смерти, но четко держали строй и, по крайней мере внешне, сохраняли поразительное спокойствие. Неудивительно, что о горцах складывают песни, подумал Шарп и, услышав за спиной топот копыт, оглянулся. Это был капитан Кэмпбелл.