Борис Акунин - Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец

Даже во времена Просвещения фигуры Вольтера или Руссо не имели в Европе такого значения, какое обрел Лев Толстой в России конца девятнадцатого века. И публике, и самому писателю стали тесны рамки литературы. Толстовство превращается в целое этико-религиозное учение, основанное на непротивленчестве, пацифизме, отрицании государства, «опрощении». Самодержавному государству не нравилось, что его отрицают, правящую церковь нервировал пересмотр христианских норм, а неприятнее всего была растущая популярность толстовских идей. Возникали целые общины, жившие по заветам яснополянского старца. Молодые люди отказывались служить в армии. Пропагандируемое Толстым вегетарианство — по мнению тогдашней медицины — наносило вред здоровью.

С 1882 года Лев Николаевич находился под надзором полиции, вся его переписка перлюстрировалась, «толстовцев» арестовывали, но самого писателя не трогали — не в последнюю очередь из-за того, что сам царь был поклонником его таланта. «Надо было бы положить конец этому безобразию Л. Толстого, он чисто нигилист и безбожник», — сетовал Александр III — и терпел.

За титаническим противостоянием самодержавия и романиста почтительно наблюдал весь мир, для которого с тех пор Толстой стал архетипическим Русским Писателем, фигурой не сугубо литературного, а общественного значения.

«Два царя». Карикатура из французского журнала — правда, на ней Толстой изображен уже со следующим императором, Николаем II

Точно так же, как мировую литературу уже невозможно вообразить без «Войны и мира», современную химию нельзя представить без «Периодической таблицы» Дмитрия Менделеева.

Как уже говорилось, завзятый реакционер Дмитрий Толстой в свою бытность министром просвещения многое сделал для превращения российских университетов в серьезные учебно-исследовательские центры. Страх перед европейским образованием, «развращающим умы» русских студентов и молодых ученых, в итоге пошел на пользу отечественной высшей школе и науке. Государство щедро финансировало лаборатории и изыскания, открывало новые учебные заведения. При министерствах и ведомствах возникали ученые комитеты, появились профильные научные организации: Русское физическое общество, Русское астрономическое общество, Русское химическое общество, Русское техническое общество и так далее — всего более трехсот. Выходило множество научных периодических изданий. В девяностые годы их счет тоже шел на сотни.

Появились русские ученые с мировым именем. Кроме уже упомянутого Менделеева в химии прославился А. Бутлеров; в физике — изобретатель дуговой лампы П. Яблочков и А. Попов, разработавший радиосвязь параллельно с итальянцем Г. Маркони; в биологии — И. Мечников (правда, работавший во Франции), И. Павлов, К. Тимирязев.

Дело было не только в том, что государство поощряло развитие отечественной науки. Этого же требовала промышленность, нуждавшаяся в новых изобретениях и технологиях, в ученых и специалистах.

Если в прежние времена, начиная с эпохи Петра Великого, с империей в мире считались главным образом из-за ее военной мощи, то теперь Россия заняла важное место не только на политической карте, но и в культуре, науке, искусстве.

И это, наверное, самый главный, во всяком случае самый позитивный итог описываемого периода.

Девятнадцатый век завершался для России если не триумфально, то по меньшей мере благополучно — такова была внешняя видимость.

За время второго и третьего Александров империя приросла обширными территориями на юге и на востоке. Очаги вооруженного сопротивления на Кавказе и в Польше были окончательно подавлены силой оружия.

Внутренние враги государства, революционеры, после упорной, кровавой борьбы были истреблены, а новая их генерация, казалось, притихла и находилась под бдительным присмотром мощной полиции.

Отмена крепостного права, государственное стимулирование, иностранные инвестиции позволили осуществить промышленную революцию, которая совершенно преобразовала российскую экономику.

Стремительно развивались национальная культура и наука, что создавало новый, более привлекательный образ России. Теперь в глазах Европы это была уже не полуазиатская империя, с которой приходится считаться только потому, что у нее большая армия, а один из центров мировой цивилизации.

Но все эти события не передают главного смысла и содержания эпохи, ибо главное в том или ином историческом периоде — то, что определяет дальнейшую судьбу страны, и то, из чего можно извлечь полезные уроки.

Тут картина получается иной.

Эта эпоха интересна для нас, живущих сегодня, прежде всего тем, что она демонстрирует плюсы и минусы двух концепций управления Россией: «мягкой» и «жесткой», трудности балансирования между Свободой и Порядком.

Либеральные реформы Александра II — первый в отечественной истории крупномасштабный эксперимент «революции сверху». Крымская война показала, что в индустриальном мире, двигателем которого является частный капитал, по-старому, как при Николае I, жить больше нельзя. «Ручное управление» больше не работает, нужно включать иные механизмы.

Но «революция сверху» — чрезвычайно рискованное мероприятие, которое почти всегда оборачивается против его инициаторов, особенно если они не осознают всех рисков. В условиях же российского государства, державшегося на четырех «ордынских» опорах — сверхцентрализации власти, условности законов, сакральности государства и обожествлении фигуры государя, — любое движение к свободе расшатывало эту архаичную, но прочную конструкцию. Введение даже слабых начал местного самоуправления породило сомнение в пользе административной «вертикали», гласность неминуемо вылилась в подрыв пиетета перед правительством, введение независимых судов подорвало монополию государства на власть.

События шестидесятых и семидесятых годов XIX века показывают, что либеральные реформы в «ордынском» государстве не работают. Это путь тупиковый и опасный, который ведет к политическому кризису и взрыву. Пробудившееся общество всё время требует больше полномочий, власть ослабевает, перестает удерживать огромную страну, и начинается распад государства.

Есть только два способа избежать этого трагического поворота: либо вовсе отказаться от «ордынского» принципа, построив государство на ином, децентрализованном фундаменте (об этом никто всерьез не помышлял), либо спешно восстанавливать пошатнувшиеся опоры.

Трудно винить Александра III в том, что после ужасной смерти отца он пошел по второму пути.