Игорь Абрамов-Неверли - Лесное море

— …два слова, — докончил Коропка с добродушной иронией, повторяя любимое выражение Лизы.

— Но как вы попали в Борисовку?

Все стали объяснять, что им это тогда казалось лучшим выходом. С того дня, как Виктор после стычки с Тао вышел из квартиры доктора и не вернулся, они ничего о нем не знали. «Смылся, — говорил доктор. — В конспирации это иногда бывает необходимо». И только неделю спустя подруга Средницкого, служившего у японцев, рассказала по секрету Тао, что Виктор сидит в комендатуре на Цицикарской и неизвестно, выйдет ли оттуда живой. Доктор поехал к Яманита. Генерал обещал твердо, потом, однако, уже менее твердо, всячески хитрил и изворачивался. А через две недели доктора и Мусю арестовали у нее на квартире. Коропка в тот день шел их навестить и видел, как их увозили. Он тотчас отвел Тао и Лизу к знакомым, считая, что им лучше не возвращаться пока домой, ведь они трое — самые близкие люди арестованным: дочь, приятель и хозяйка пансиона, у которой Виктор жил семь лет. Действительно, в тот же день к ним всем пришли делать обыск. Они скрывались и выжидали. Доктор был видным человеком в городе, слишком популярным, чтобы можно было с ним расправиться без огласки. И в газетах действительно появились заметки под жирным заголовком: «Доктор Цянь Го — шпион». Дело принимало скверный оборот. В таких случаях японцы хватают всех подозрительных, ради своего спокойствия чаще всего казнят их и только иногда приносят потом извинения, признавая, что это была ошибка. Поэтому Коропка предложил Тао и Лизе уехать из Харбина, укрыться где-нибудь в захолустье. А более глухого местечка, чем Борисовка, и не найдешь. В Борисовке к тому же жил старик Болдырев, которому доктор Ценгло когда-то удачно оперировал язву двенадцатиперстной кишки. Этот Болдырев всегда навещал доктора, когда бывал в Харбине, или посылал через своего сына Тихона привет и подарки. Семья их слыла набожной, дружной и зажиточной…

И вот трое беглецов очутились в Борисовке.

— Но старик-то умер, а Тихон оказался мерзавцем.

— Вначале он был любезен.

— Да, вначале. Пока у нас еще оставались кое-какие деньги и пока он надеялся, что уломает Тао.

— А что он за человек, этот Тихон?

— Полуторговец, полуохотник, а главное — знаток священного писания и умеет это ловко использовать. Всей деревней верховодит. Скупает меха земли у него десятин сто, четыре лошади, шесть коров — вот какой это мужик! — Коропка сжал кулачек и потряс им с таким видом, словно этот кулачек был чудовищных размеров.

— А мы ему доверились. Это была самая большая наша ошибка. Не следовало говорить ему, что мы прячемся от японцев, что доктор арестован и у нас ничего нет. Узнав это, он перестал считаться с нами, а к Тао начал бесстыдно приставать. Беспрестанно гнусные предложения, скандалы из-за каждого пустяка, одним словом…

— Ах, Лиза, говори прямо. Он хотел со мной жить. Вообразил, что ему бог послал подходящую любовницу. Поместил меня отдельно, в мансарде, сам обставил комнатку. Даже сменил сквалыга этот две скрипучие ступени, чтобы можно было бесшумно прокрадываться ко мне.

— Как так? У себя в доме? Ведь вы говорили, что у него жена есть!

— Э, жена! Бочка сала, а не жена. Дура-дурой, ядовитая, но всего боится. Такая забитая, что, если бы Тихон велел, она бы мне белье стирала. Но когда я его спустила с лестницы, тут и она меня стала допекать чем могла, благо ее супруг гневался и мстил мне.

— Да, вот тогда он и начал над нами измываться. Пана Лешека послал лошадей пасти, а Тао — в хлев, на самую черную работу. Только меня оставил в доме на кухне, потому что привык уже вкусно есть.

— И ему льстило, что ест всякие деликатесы, как есаул или сам губернатор.

— А как бесновался, когда жена ему донесла, что я утаила кусок ростбифа для своих! Ругал меня последними словами и, наверно, убил бы, если бы пан Лешек не кинулся на него. Вообрази, Витек, что тут было!

Нет, этого Виктор никак не мог себе представить. Как! Их школьный учитель Коропка, Милсдарь, как его называли за глаза ученики, этот мозгляк — полтора метра росту и усы Собеского — бросился на рассвирепевшего мужика? Видно, зазвучали в нем голоса прошлого, которое он так красочно излагал в классе, заиграли военные трубы сражений под Веной и Хотином, от Грюнвальда до Сомосьерры.

— И чем же это кончилось, пан учитель?

— Он меня здорово лягнул, — сообщил Коропка не без тайной гордости. (Ведь он вступил в единоборство, защищая женщину!) Его кроличьи глазки зловеще сверкали, усы топорщились, став еще более похожими на усы Собеского. — Я ему этого не спущу!

— Ах, это было ужасно. Пан Лешек крикнул ему: «У тебя нет ни чести, ни совести!»

— Будет вам! Витек пережил такой кошмар, а вы тут… И мы еще до сих пор не знаем, как он спасся, как теперь живёт. Расскажи, Витек, все по порядку.

Всего Виктор рассказывать не хотел, да вряд ли и смог бы. Дуя на горячий чай (его пили после пельменей), он старался связно изложить историю своего ареста, заключения, допросов у Кайматцу и нежданного, попросту чудесного спасения. Когда он дошел до свидания с доктором у кола на тюремном дворе, Тао побелела.

— Он жив?

Значит, она ничего не знает! Сказать ей правду так, сразу казалось Виктору просто жестокостью. К тому же он был не в силах в эту минуту сделать признание и снова пережить то страшное, самое страшное из всего, что врезалось ему в память и жизнь, тот «кошмар», как Тао сама только что назвала пережитое им.

— Его куда-то увезли. Он был тогда в хорошем состоянии, по крайней мере на вид. А что стало с ним потом, мне неизвестно…

И он вернулся к собственным приключениям, описывая их в хронологическом порядке. Только в конце утаил, где живет и с кем. Ни словом не обмолвился об Ашихэ и Багорном. Не сказал, что ищет Рысека. Мало ли, что может случиться, рассуждал он про себя, все они могут попасть в лапы японцам. Правда, его лично убережет от этого талисман, который он носит у пояса, — «лимонка» Ашихэ. В последний момент он взорвет себя, а врагам не достанется. Но остальные… Если они не выдержат пыток (а он-то знал, как трудно их выдержать), то японцы узнают, где Ашихэ и Багорный. Да и ни в чем не повинный Рысек тоже погибнет.

Слушатели глубоко переживали его злоключения — каждый по-своему: Лиза — со слезами, Коропка — мрачно, с дрожью, словно стоял на краю пропасти, и все время бережно поддерживал Лизу одной рукой. А Тао — та слушала с жадностью, с каким-то странным выражением не то одобрения, не то удовлетворения от того, что все происходило именно так, а не иначе. И все это вместе, их волнение и сочувствие начинало тяготить Виктора. Желая переменить тему, он спросил у Тао:

— О чем это ты раздумывала, стоя над речкой? Это было похоже на картину «Осень». Задумавшаяся девушка, паутинки «бабьего лета», грезы о минувшем и так далее.