Владимир Видеманн - Запрещенный Союз. Хиппи, мистики, диссиденты

На сакральную значимость района Искандеркуля указывает наличие в одном из приозерных ущелий древнейшего культового места — мазара (священной могилы) Ходжи Исхока. Ходжа Исхок — это сидящая в одной из потаенных пещер человеческая мумия, почитаемая окрестным населением как чудотворные мощи святого. Знаток местных дел Карл Тимофеевич [150] Карл Тимофеевич Ефремов (1928–1993) – геолог, краевед, знаток таджикской истории. Основал свой ашрам в закрытой долине Оби-Питауду. считает, что мумия, возможно, представляет собой останки согдийского полководца Спитамена, бежавшего в горы от недругов и нашедшего свой последний приют в труднодоступной пещере над озером.

Другой знак особой выделенности, так сказать, Приискандеркулья — обилие мумие. Мумие — это, как известно, целебный эликсир органического происхождения, уникально сочетающий в себе до нескольких сотен различных органических веществ, не способных образовывать столь сложный синтез в лабораторных условиях. Благодаря своим феноменальным свойствам мумие стало восприниматься религиозно-магическим сознанием горцев как эквивалент священных мощей, в том числе в ипостаси фараоновой мумии. Мумие — это «мумия» как медикамент, «египетское средство». Здесь мы уже близки к алхимии (аль-кем) как «египетской науке», частью которой является исмаилитское учение, принесенное в Согдийские горы поэтом и философом Насиром Хисравом из Египта тысячу лет назад.

Но мы тогда всего этого еще не знали и только готовились выступить навстречу неизвестному. У меня не было с собой ни спальника, ни палатки. Собираясь в Азию, я не мог себе представить ничего иного, кроме перманентной изнуряющей жары при полном отсутствии дождя, и поэтому совершенно серьезно рассчитывал ночевать под открытым небом. Правда, на всякий случай я прихватил с собой байковое одеяло. И еще матерчатую курточку. Впрочем, ботинки я специально прикупил покрепче, типа горных. У Плохого тоже не было палатки, но был одноместный спальник-кокон. Рюкзаки мы набили лепешками, чаем, рисом. Юрчик снабдил травой, как он сказал, для «более качественного восприятия реальности». Взяли дутор и цамбру. Вышли на шоссе, стали голосовать в направлении Регара (от Душанбе на запад).

На попутке доехали до Ширкентского ущелья. Люди, подвозившие нас, пожелали приятного путешествия. Мы вошли в долину, ступили на каменистую тропу, вившуюся между холмиков и валунов вдоль бежавшего почти вровень с тропой, спокойного в своем нижнем течении Ширкента. Прошли через кишлак. Смеркалось. Решили заночевать на каменистом островке посреди небольшой ширкентской дельты — с прицелом, чтобы отгородиться водой от возможных змей, фаланг и скорпионов, которыми, по словам наших душанбинских информантов, здесь все просто кишело.

Для начала развели костер. Поставили чай, заколотили папиросу. Стемнело, но костер продолжал гореть, привлекая фаланг и в то же время давая некую световую защиту от неведомого мрака окружавшего нас горного кустарника. Для подстраховки я взял в руки механический фонарик, где свет зажигался посредством приведения в действие специальной пружины, то есть интенсивность света зависела от усилия качающей руки. В общем, когда костер начал гаснуть, я направил на него луч фонарика, вроде бы посветлело… Я стал качать энергичнее, еще и еще… Казалось, что из фонарика в сторону костра исходит не свет, а струя воздуха, раздувающая гаснущие угли и головешки. Сила этой струи зависела от интенсивности использования «электроэспандера», и чем сильнее я качал, тем светлее становилось. Наконец я понял, что светло было не от раздуваемого воздухом пламени костра, но от света самого фонарика. Костер же сам по себе уже давно погас.

Это была неожиданная, но закономерная аберрация. Сознание несколько встряхнулось. Я вспомнил про чод, и в таком контексте опасность быть искусанным фалангами показалась явно преувеличенной. Я лег прямо на землю, завернувшись в одеяло и сунув ноги в целлофановый пакет. Рядом лежал кокон Плохого. Высокий ветер доносил со стороны кишлака обрывки ориентальной музыки. Над нами стояло черное южное небо седьмого климата [151] Согласно античным представлениям, территория Земли делится на семь климатов (широтных зон). , усеянное звездами и периодически пересекаемое падающими кометами, с восходящей, словно ковчег потустороннего света, новой луной. Это была моя первая ночь в горах.

На следующий день часа через два пути мы набрели на заброшенный кишлак, заросший пышными садами, — алыча, гранаты, виноград, персики… Решили тормознуться. Присели у арыка, нажали виноградного соку, достали лепешки. Через некоторое время перед нами появился чабан с отарой овец, спустившийся, по его словам, как раз с Искандеркуля. Чабан сказал, что сейчас сезон, когда стада начинают спускаться с высокогорных пастбищ в долины.

Я обратил внимание, что он обут в какие-то странные мокасины явно местного, народного производства. Так оно и оказалось. Чабанская обувка называлась муки и представляла собой разновидность замшевых онучей, перехваченных у щиколоток завязками, с загнутыми кверху по-восточному носами. Под подошву была ловко приспособлена рифленая автомобильная резина. Мне очень захотелось приобрести эту обувь.

— Эй, брат, давай махнемся обувкой! — предложил я чабану. Он посмотрел на мои красные ботинки, оценивающе щелкнул языком. В результате последовавшего торга и сложного обмена к чабану перешли кроссовки Плохого, Плохому — мои горные ботинки, а я с триумфом облачился в чабанские шузы, и ноги в них сразу почувствовали себя на порядок свободнее, чем в ботинках. Единственная проблема состояла в том, что муки изнашиваются в условиях горного ландшафта даже быстрее, чем специализированные ботинки или сапоги. Во время нашего двухнедельного перехода на Искандеркуль мне приходилось неоднократно обращаться к горцам с просьбой подшить подошву. Благо шило и дратва здесь имеются практически в каждом чабанском хозяйстве.

Муки были когда-то очень распространены среди местного населения. Наверное, как лапти в России. Потом их вытеснили сапоги и ботинки промышленного производства. Традиционный промысел по производству муков сохранялся к концу семидесятых годов только в Регаре (переименованном тогда в Турсун-Заде). Здесь жил последний «мучный» мастер. У него пошил себе роскошную пару этой традиционной обуви мой таллинский приятель Анатолий. Его муки были просто музейным образцом, тем не менее Толя использовал их для горных путешествий и при этом даже как-то не очень сносил. Теперь они у него являются гордостью домашней коллекции колониальных эксклюзивов — наряду с чапаном, тюбетейкой, дастарханом и прочими аксессуарами среднеазиатских тарикатов.